Это был достаточно недвусмысленный намек на то, что политического равенства, как во времена Советского Союза, в Союзе России и Беларуси быть не может, поскольку это невыгодно России. Но это было только началом.
Двухдневный визит Лукашенко на родину Путина совпал с визитом канцлера Германии Герхарда Шредера. И пока Лукашенко играл в хоккей, обновляя ледовое поле нового дворца спорта, Путин, Шредер и президент Украины Леонид Кучма подписали соглашение о создании газового консорциума для строительства новой трубы — в обход Беларуси.
На этом «воспитательные мероприятия» не завершились. Там же, в Питере, встречаясь с сотрудниками одного из медицинских центров, Путин вновь обратил внимание на судьбу белорусско-российской интеграции и сделал гораздо более жесткое заявление:
«Не должно быть юридической шелухи и каши, с которыми мы потом не сможем разобраться. Нужно, чтобы наши партнеры поняли для себя, определились, чего они хотят… Не будем забывать, что экономика Белоруссии — это 3 % от экономики России… Не должно быть так, что с одной стороны право вето на все, но и зато и требования на все. У нас тоже должно быть право вето тогда… И нужно понять, чего мы хотим, чего хотят наши партнеры. Котлеты отдельно, мухи отдельно должны быть».
Очевидно, что под котлетами Путин подразумевал те экономические преференции, которые получала Беларусь в результате союзнических отношений с Россией, а роль мухи отводилась Лукашенко, с его назойливо навязываемыми объединительными концепциями.
Обидно, конечно, но это далеко не все что пришлось выслушать Лукашенко.
Тут же Путин публично задал ряд вопросов. Что конкретно имеет в виду Лукашенко, когда говорит о продолжении и развитии интеграции? Какую цель он перед собой ставит? Как юридически это будет оформлено? Видит ли Лукашенко будущее Союзного государства по образцу Европейского союза? Считает ли он возможной полную интеграцию, когда шесть белорусских областей и город Минск входят в состав Российской Федерации на правах субъектов Федерации? Или же все должно оставаться так, как есть — но тогда уже без слов о «развитии» и без взаимных упреков! Только не говорите, мол, потом, что вам отказали в праве на интеграцию.
Резкость, с какой Путин потребовал от белорусского коллеги определиться с выбором, была беспрецедентной.
Лукашенко упускал инициативу главного объединителя: невозможно ведь предложить более радикальную форму интеграции, чем вхождение меньшего государства в большее, да еще добровольно. Он был вынужден отступить: давайте, мол, оставим все как есть.
С этого момента интеграционные идеи, от кого бы они ни исходили, белорусским руководством только саботировались. Так, именно белорусская сторона сорвала достигнутые еще при Ельцине договоренности о введении российского рубля в качестве единого платежного средства на территории Союза России и Беларуси: он должен был начать свое хождение в Беларуси на равных правах с белорусским рублем с 1 января 2005 года500.
…Когда-то Синицын рассказывал мне о том, как они — еще на заре интеграции — обсуждали с Лукашенко ее перспективы. И пришли к выводу: идти интеграционным путем следует так далеко, как только можно. А потом — разворачиваться и идти назад.
Похоже, что после путинского заявления о «мухах» и «котлетах» Лукашенко понял, что дошел до конца пути: он уперся в стену. И ему не осталось ничего иного, кроме как обиженно развернуться и пойти назад:
«Даже Ленин и Сталин не додумались до того, чтобы раздробить республику и включить ее в состав СССР!»
«Он меня не слушается»
Сколько бы ни встречались после ленинградского скандала Лукашенко и Путин, все понимали: им уже никогда не договориться. «О чем говорить, — считает Геннадий Грушевой, — если ни один, ни другой не хотят делить власть? Путин по определению ее не будет делить. Еще не хватало, чтобы великая Россия уступала кому-нибудь власть! А Лукашенко не станет делить с ним власть, потому что политически это для него конец. Ему лучше быть в маленькой стране великим диктатором, чем в огромной стране — вторым лицом».
Помню, в 2001 году, готовясь к собственной избирательной кампании, Леонид Синицын пытался смоделировать свой вариант диалога с российским руководителем, такой, который позволил бы развязать узел конфликта:
«Если бы Путин мне предложил объединяться губерниями, я бы ему сказал:
— Владимир Владимирович, мы ведь говорим о равноправном союзе с вами?
— Да, — сказал бы Владимир Владимирович.
— Но какой же это равноправный союз, если при вхождении в состав России губерниями Беларусь исчезнет! Это неравноправно.
500
Впрочем, компетентные в данном вопросе люди с самого начала сомневались в такой возможности. Вот, например, мнение Эдуарда Эйдина: «Запомните все: эмиссионный центр Лукашенко не отдаст никогда и никому. Ни России, ни Европе. Это же добровольный отказ Лукашенко от власти. И пример объединенной Европы здесь ни о чем не говорит. Евро — это не "единый российский рубль". В Европе приняли согласованное решение о лимите на эмиссию при наличии множества эмиссионных центров. Это делается на основе доверия друг к другу и жесточайше прописанной правовой базы. Европейцы застрахованы от желания Шредера напечатать евро, чтобы выдать зарплату работникам Симменса и фермерам Баварии… А в Союзе России и Беларуси наши "босяки", не представляя сути своей экономической политики, идеологии и стратегии развития, только стараются надуть друг друга. Ни о каком "экономическом регулировании эмиссии" и речи идти не может».