В Минске тоже собирали людей, в основном молодежь, и свозили их автобусами на главную площадь страны — Октябрьскую, в трех минутах ходьбы от резиденции президента. Многие думали, что идут на траурный митинг.
Предполагалось, что на большом рекламном экране над площадью будет транслироваться обращение главы государства к гражданам Беларуси. Кроме привезенных, народу набралось немного: минчане вообще неохотно реагируют на мероприятия, исходящие от власти, если, конечно, это не праздничное гуляние или торговая ярмарка.
На экране появилось усталое, бледное (грим не скрывал этого) лицо Александра Лукашенко. Он заговорил:
«Уважаемые соотечественники!»
Все затихли…
«В соответствии с действующей Конституцией нашего государства я подписал Указ о проведении всенародного референдума.
Он состоится 17 октября этого года. Почему в этот день?
Как вы знаете, 17 октября пройдут выборы в белорусский парламент. Это крупная и ответственная, политически значимая кампания. Выборы как мобилизуют, сплачивают общество, так и отвлекают его от насущных проблем. Чтобы избежать такого отвлечения, не отрывать вас от выполнения задач, стоящих перед вами и вашими семьями, решено совместить выборы и референдум. Более того, мы сможем избежать дополнительных затрат, объединив эти политические мероприятия.
Вопрос на референдум выносится один, и звучит он так:
"Разрешаете ли вы первому Президенту Республики Беларусь Александру Григорьевичу Лукашенко участвовать в качестве кандидата в Президенты Республики Беларусь в выборах Президента и принимаете ли часть первую статьи 81 Конституции Республики Беларусь в следующей редакции:
Президент избирается на пять лет непосредственно народом Республики Беларусь на основе всеобщего, свободного, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании?"»
Площадь замерла.
Только что сказанное совсем не походило на соболезнование российскому народу по случаю бесланской трагедии.
Все поневоле стали как бы соучастниками неприличной сцены: человек выждал удобный момент523 — и совершил поступок, за который в подобной ситуации приходится краснеть и долго оправдываться. Ведь, как скажет позже политолог Сергей Караганов, «Лукашенко фактически использовал беспомощность России после Беслана и вообще беспомощность российской бюрократии и проскочил со своим референдумом»524.
Но, в конце концов, собирались-то не для того! — ведь вроде хотели выразить соболезнование россиянам. Ага, вот, наконец, и об этом:
«Господь хранит нас — за эти десять лет ни один белорус не стал жертвой террористического акта, вооруженного конфликта. Мы уберегли свою страну от участия в международных авантюрах, которые хоть в малейшей степени ставили бы под угрозу вашу жизнь и безопасность.
Это величайшее наше достояние.
И на референдуме вы будете голосовать за безопасность страны, за жизнь и здоровье своих детей и внуков».
Вот так вы будете голосовать, а вовсе не за какой-то там третий срок. Другое дело, что голосуя «против» третьего срока, вы тем самым вступаетесь… за терроризм.
…Люди на площади молчали, потрясенные услышанным. В этой тишине раздался пронзительный юношеский голос:
— Ганьба!
Крик взлетел с разогретого за день асфальта в вечерний сентябрьский сумрак.
Это был крик боли и отчаяния. Так кричит только человек, сознающий собственное бессилие.
И я вдруг вспомнил, как здесь же, на станции метро «Октябрьская», утром после второго тура первых президентских выборов в 1994 году бегал обезумевший от счастья Володя Лапцевич и кричал: «Спасибо вам, люди! Вы выбрали — Человека!».
Ничего нельзя изменить. Машина для фальсификации «народной воли» создана и неумолимо срабатывает. России, как всегда, не до нас. Или пока не до нас. Запад ничего не понимает, а потому совершает ошибку за ошибкой… Политики «кинули» молодежь… Никому ничего не докажешь и не объяснишь…
Лукашенко на огромном экране — он победитель.
Причем тут этот отчаявшийся пацан?
Что этот его крик? Этот одинокий голос меньшинства, у которого отнимают надежду на возможность жить по-человечески — если не сейчас, то хотя бы завтра…
И от того, что из нескольких тысяч людей, привезенных на площадь, — и из двух миллионов жителей белорусской столицы, знающих о том, что здесь происходит, — лишь один — совсем еще мальчишка — воспринял это как трагедию и криком отчаяния возразил, стало страшно и тоскливо.