И тогда пошел Сосипатр в школу для недоношенных детей и сказал учителям: "Зачем вы детям открываете третий глаз, зачем вы изучаете эту литературу третьего глаза, зачем исследуете человека, зачем включаете зрение не то? Не надо никого видеть критически! Кто мы вообще, чтобы судить да рядить, да осуждать? Есть иной взгляд на человека - сумасшествие любви".
Ну, ему тут в ответ: "Ты что, придурок, говоришь-то? Если мы одной любовью заниматься будем, кто же дело делать будет? Дураков-то сколько кругом и паразитов! Как же их любовью поднять? Надо правду людям рассказать, страхов нагнать, силушкой заставить!.." А Емелий Демьяныч (новое имя Сосипатра по рождению свыше) им: "Это всё ничто - любовью человек врачуется. Понеси за него крест, потерпи немного, пострадай, заполни за него скрижаль, не предъявляй ему счетов... "Потерпи на мне" (Мф.18:26) - потерпи на нем".
...И ввели школьные предметы: "потерпи на мне" и "потерпи на нем". Тетради ботаники заменили скрижалями евангельскими, а уроки труда на токарных станках - каменными скрижалями по Моисею. Определился Емелюшка учителем - учить читать по книге жизни. И столько пророков народилось на Святой Руси, столько чинов ангельских возникло, столько обителей светлых да оазисов мира, да целые города из благоуханных роз...
А всему причина - третий глаз закрылся. Уже булочная на Тверской не работает - третий глаз закрылся. И колдунам нет места - третий глаз закрылся. И атомоходы по морям не плавают. И атомные отходы в землю не замуровывают. И никто никого не горазд подначить, и не подзуживает человек человека, и зла никакого не несет, и дурного не видит, и ударов астральных не наносит, чтоб только никого не осуждать, чтоб хорошее в другом видеть. И жить стало легко на земле, и теплота в сердце разлилась. И люди добрые стали: самовары друг другу ставят, чаи пьют; по-кустодиевски ядреные, крепкие, радостные - третий глаз закрылся; око вещее, зрение Христово отверзается!.. И видят люди друг друга так, как Сущий на небесах их видит. И от этого великого ока помощь великая...
Как Сосипатр победил родовую программу
В далеком воплощении в тридесятом царстве Лукавна была музыкантшей, играла на каком-то допотопном инструменте - клавиколе, где клавиши сплошь из колов, а молоточки из трофейных голов. Сосипатр с его идеалом-суперэго си-бемоль-минорной сонаты Шопена занимался тем, что опровергал родовую программу матери. Лукавна агрессивно хотела видеть Сосипатра восходящим по карьеристической лестнице: студент педучилища, музработник, лектор филармонии, женатый на блестящей Музе Григорьевне... солирующий пианист, аншлаги... Рио-де-Жанейро... любовные записки от почитательниц... и - полное презрение к Сосипатру. Патрик извивался, как угорь, и как мог отбивался от материнских родовых проектов. То приедет, было, к матери и покажет новый пятисотдолларовый японский фотоаппарат, то как-то иначе отчитается: мол, семью завел, мерседес, детей. Мать - ни в какую: презирает, осуждает. Выходит, родовые программы ловушка, и чем больше взбираешься по лестнице, идущей вверх, тем больше презираем той, что поднимает тебя мановением карьеристического ока...
Однажды, почувствовав себя законченным рабом лукавниной программы, Сосипатр сорвался с места, сел на поезд и ринулся к матери. В его задачу входило вывести её из родовой программы, заставить себя уважать. По-родовому выходило: стань он самим Рихтером, Нейгаузом, Малером, Тосканини или Ваном Клиберном - Лукавна ему: "Ты бы лучше детей растил как следует... И что галопом по Европам, стрижешь банкноты? Ума-то никакого!" Чем больше удовлетворяешь родовым амбициям - тем хуже. "Чем бы её эдак раззадорить? думал Сосипатр. - Чем бы её победить? Чего б она совсем не ожидала? Скажешь: стал писателем - ответит: "Что ж ты нищим остался! Стал бы модельером"... Скажешь - преуспевающий фотокорреспондент, заметит, вздыхая: "Жаль, что оставил музыку"... Скажешь, что написал сонату для какого-нибудь кладбищенского привидения, загрустит: "Был бы ты писателем..." Пожалуй, самое сильное средство сломать родовую программу - научиться смиренно, по-православному чистить родные клозеты...
И вот, рано утром ворвавшись к матери, Сосипатр радостно сказал ей: "Дорогая мама, я стал профессионалом! Я теперь профессиональный золотарь" (надо сказать, Сосипатр репетировал прежде не меньше двух недель, представляя реакцию матери).
Лукавна услышав про новую профессию сына, едва ли не упала в обморок, но виду никакого не подала и лишь осипшим голосом переспросила: "Кем-кем ты стал профессиональным?.." - "Золотарем... Чистильщиком клозетов", - исправился Патрик, с кротким и вызывающим ужас матери видом, глядя в глаза своему великому удаву.
Лукавна смолчала, глубоко вздохнула, но Патрик добился своего: с тех пор стала уважать выбор сына, и уже не желала его видеть ни сумасшедшим, ни импотентом, ни Ваном Клиберном, но оставила Патрика в покое, после чего Сосипатр ожил, родился свыше и продолжил свое светлое служение в церкви.
11 сентября 1997г.
Аароныч
Никто не знает, как родился "ЛК". Я скажу вам, как он родился. Некто рассказывал, как в бытность молодым поэтом был приведен он к А.А. Тот и глазом не моргнул, его увидев: "Никогда, - говорит, - поэт из тебя не выйдет, ни журналист, ни писатель совковский. Группенсексом ты не занимаешься и на журнальную шлюху не похож: не умеешь писать, согласно политическому вектору куда дунет, туда и смотри". В ту пору А.А. работал начальником отдела молодых поэтов, и команду свою сколотил так: вывеску опубликовал в прессе: "Кто гениальный поэт, приходи (к нему) на выучку" - конкурс гениальных поэтов. И пришли к нему молодые Дарьи да Марьи, и Сашеньки, и у каждого на уме: стать вундеркиндом, гением, чтобы печататься ежедневно, как он, А.А., местный мэтр из "ЛК".
А.А. выхлопотал две комнатки в редакции для отдела молодых поэтов, и стали оттачивать перо, а А.А. духа своего передавать: как стихи писать с иронией. И много к мэтру притекло талантливых детей. А.А. терпеливо пестовал их. Кого-то печатал, а кто иного духа - отвергал. И к своим таинственным общениям приспособлял, и печати ставил, и учение свое внедрял. А по учению его плевать на всё, мерила никакого нравственного нет, можно быть этакой эпатирующей морковкой, молодым Маяковским, вокзальным бомжем, да ещё сволочью отменной, чтобы немного не как все, против норм, только чутко вслушиваться, чего ждет от тебя толпа. И стать апостолом желтой прессы, и стихи писать такие - навозные и под сурдинку, но чтоб как-то пахло, и если попрыскать дезодорантом под названием "плоские рифмы", то сойдет для газетной печати.
Высоким поэтом А.А. себя не считал, но воспитателем молодого поколения да, тем более, что был из бывших учителей, и как мэтр на уроках русской словесности цитировал Маяковского взахлеб, так что дети за ним бегали. Но вскоре А.А. престиж школьного учителя опостылел. Жена требовала денег, и А.А. устроился в газету, после чего часть бывших его учеников перекочевала в отдел молодых поэтов. Хотя совковская действительность довлела, и приходилось писать против Китая и в пользу Дальнего Востока, А.А. не терял надежды, что однажды придет его время и настанет его власть, и он создаст свою газету, и её будут читать миллионы в подъездах, подвалах, метрополитенах, в норах, на складах везде, и что настанет век А.А.