Араго перестал дышать. Сердце замерло.
Погреб… окошко, прикрытое кустами…
Да неужели это она – та самая, которая спасла ему жизнь восемнадцать лет назад?!
В тот далекий, прошлому принадлежащий день…
Париж, 1814 год
В тот далекий, прошлому принадлежащий, навсегда запомнившийся день – 31 марта 1814 года – Фрази Бовуар стояла в толпе на обочине Итальянского бульвара рядом с матерью и отчимом, стараясь не выпустить их рук, потому что со всех сторон толкались, и жалея, что у нее всего одна пара ушей. Шестилетняя Эфрази-Анн-Агнес (таково было полное имя Фрази) вообще была крайне любопытна, а разговоры со всех сторон неслись настолько интересные, что ей хотелось бы услышать их все, от начала до конца. Но ушей по-прежнему имелась только одна пара, а потому девочка знай вертела головой так, что в конце концов капор съехал и теперь болтался за спиной, держась только на лентах.
Кто-то громогласно причитал, что минувшей ночью Париж капитулировал и открыл ворота северным варварам, которые, конечно, уничтожат и столицу, и вообще всю Францию, которую великий император Наполеон Бонапарт чуть не сделал властительницей мира.
– Какого дьявола! – огрызнулся другой голос. – Ваш великий император сам чуть не уничтожил Париж! Неужели вы не знаете, что, отступая, он приказал взорвать главный пороховой склад, чтобы превратить столицу в «кладбище для иностранцев»?! Всех нас и наш город спасло только то, что полковник Лескýр отказался выполнять устный приказ и потребовал письменного подтверждения. На счастье, ближайшие соратники императора успели уговорить его не губить город, поэтому Париж, а также мы все были спасены.
Впрочем, люди не слушали друг друга; восклицания неслись со всех сторон:
– А вы знаете, что у русских сегодня еще только 19 марта?[61] У них числение дней юлианское, варварское! Как бы не заставили нас перейти на свой языческий календарь!
– Нас коварно обманывали! Бои шли уже на заставе Клиши, на Монмартре, а нам трубили победные марши о том, что русские отходят! Но они не отходят, а входят!
– Позавчера императрица Мария-Луиза и Римский король, сын Наполеона, уехали в Рамбуйе. А в той же позолоченной карете, в которой Бонапарт ездил на коронацию, вывозили их вещи!
– Императорская семья спасается от казаков, а нас бросает на разграбление!
– А я куда больше боюсь не казаков, а нашей черни. Как бы опять на Гревской площади не поставили «малышку Луизон»![62]
– Монгольские орды поработят нас! Одна надежда, что о нас позаботятся пруссаки и австрийцы, это все-таки цивилизованные люди, да и королевой у нас была австриячка…
– Вы о которой австриячке говорите? Уж не о Марии ли Антуанетте, которую любящие сограждане отправили на гильотину в конце минувшего века?
– Нас убьют, нас ограбят и убьют и австрияки, и пруссаки, и монголы!
– Уверяю вас, что в российской армии нет никаких монгольских орд и казаков! А император Александр не допустит разграбления Парижа и нашей гибели! Он благороден и великодушен! – раздался взволнованный женский голос, и Фрази с удивлением узнала голос матери.
– Дорогая, тише! – пробормотал отчим, не без опаски оглядываясь.
На миг рядом с мадам Бовуар все замерли; на нее уставились с изумлением.
– Хотел бы я знать, почему вы так в этом уверены, мадам? – неприязненно воскликнул высокий темноглазый человек в потертом до пролысин коричневом бархатном рединготе. Он словно бы шипел, выговаривая слова. От злости, может быть?
Пуговицы на его рединготе через одну были оторваны, и Фрази тихонько хихикнула. Но тут же ей стало не до смеха, потому что человек повысил голос:
– Быть может, вы состоите в переписке с русским императором? Быть может, вы русская шпи…
– Заткнитесь, сударь! – рявкнул Филипп Бовуар, заслоняя собой жену и Фрази, но внезапно по толпе словно волна прошла – волна криков, свиста, смеха: люди передавали друг другу, что войска союзников уже вошли в ворота Сен-Мартен, Святого Мартина!
Все разговоры, споры, страхи, обвинения вмиг были забыты.
Бульвары Парижа приготовились встречать победителей!
– Парижане – они как дети, – проворчал какой-то старик, стоявший рядом с Фрази. – Нам лишь бы на что-нибудь таращиться, разинув рот!
62
Имеется в виду механизм, с помощью которого во время Великой французской революции отрубали головы аристократам, а позднее и якобинцам. Гильотиной это орудие называли по фамилии его изобретателя, Жозефа Гильотена, а «малышкой Луизон» – по фамилии доктора Антуана Луи, который первый предложил использовать гильотину для публичных казней, еще с XIV в. проводившихся в Париже на Гревской площади (ныне площадь Отель-де-Виль, Городской ратуши).