— Пойдем, а то мне от батюшки так попадет, что я и знать не буду, на какую половину мне сесть...
Это совсем уже сбило с толку старушку Федору, которая и без того была до крайности удивлена:
— Вот так сказала! Чтобы батюшка был способен так гневаться?
— О-о, — ответила уже из сенцев Хвеська. — Они на людях кротки, а дома могут и кочергу схватить...
Но спохватившись, что эти слова могут произвести плохое впечатление на Лукию и та откажется идти, Хвеська добавила:
— Да не бойся, тебя он не тронет. По-хорошему про тебя расспрашивал.
Отец Сидор встретил Лукию на балконе. Священник был в прекрасном настроении.
— Привела, — коротко доложила Хвеська.
— А, хорошо, хорошо. Сбегай-ка к матушке, Хвеська. Да свиньи у тебя почему-то не спокойны. Иди, иди...
Хвеська убежала, а отец Сидор повел Лукию в дом, прямо к фисгармонии.
— Садись, Лукия, — пригласил. — Ты, я слышал, хорошо поешь? Люди говорят, да и сам я вчера вечером слышал. Это у тебя дар божий, Лукия. Нельзя его просто так на ветер разбрасывать. Садись, садись. Знаешь, зачем я тебя позвал? С твоим голосом грех не славословить господа бога. Хочешь в нашем церковном хоре петь? По субботам и воскресеньям, накануне больших праздников, а в самые праздники — во время отправления служб... Жалованье будешь получать. Я уже советовался со старостой — за каждую службу будешь по двадцать копеек получать. Тебе только так платить будем, а ты помалкивай, никому ни слова об этом. Как на это смотришь?
Поп уставился на девушку оловянными глазами, поглаживая черную цыганскую бороду. Лукия не знала, что и говорить. Мысли носились в голове, точно растревоженный рой. Да это же счастье. Просто большое счастье свалилось на нее с неба. Но почему так боязно? Почему сердце так стучит в груди?
— Думай, Лукия, думай, — подбадривал отец Сидор. — Какие молитвы умеешь петь?
Лукия пела и «Отче наш» и «Херувимскую»...
Священник заиграл на фисгармонии «Отче наш».
— А ну, спой.
Лукия запела. Голос ее дрожал от волнения, поэтому пение казалось еще более вдохновенным, торжественным.
Вечером отец Сидор сам пришел к деду Олифёру. Так, мол, и так. Уговорите свою приемную дочь петь в хоре.
Долго уговаривать не пришлось. Спустя несколько дней Лукия уже пела в церкви, а вскоре принесла домой первые заработанные деньги.
Лаврин скривился, когда услышал, что Лукия будет петь в хоре:
— Тяжелы поповские деньги...
Но старушка Федора напустилась на сына:
— Не поповские, а божеские! Церковное пение богу угодно.
Лаврин не стал возражать, он промолчал, махнул рукой.
Дед Олифёр радовался. О-о-о, и он не зарабатывает на рыбе столько, сколько его приемная дочь своим голосом. Старый рыбак почувствовал глубокое уважение к девушке. Захотелось и ему показать, что он далеко не последний человек на селе. А то как же, разве кому-нибудь доводилось вытаскивать таких щук, какие вылавливает дед Олифёр. Кто поймал старую щуку, в животе которой обнаружили серебряное кольцо? Дед Олифёр поймал! До сих пор этот перстень носит одна из многочисленных крестниц деда. А разве не было такого случая, когда огромный сом, схватив крючок, стащил деда Олифёра с лодки? Думаете, дед растерялся, выпустил добычу? Ничуть не бывало! Схватился рукой за вербу, вскарабкался на берег и привязал толстый шнур к дереву. Вырвать вербу с корнем сом оказался неспособным, а дед с помощью других рыбаков захватил его в плен.
Лукия слушала этот рассказ деда, как сказку.
Теперь Олифёр Семенович не пропускал ни одной церковной службы. Он нацеплял на грудь все свои кресты и медали, брал старуху Федору, и вдвоем они отправлялись в церковь. Там старики проталкивались к самому клиросу, и селяне охотно уступали им дорогу.
— Царевич пришел с Царевной! — шептали друг другу люди.
Но больше всех радовался тому, что залучил Лукию на клирос, отец Сидор. Да и как было ему не радоваться! Сердца прихожан замирали, когда они слушали чистый волнующий голос молодой девушки, который порою вырывался из хора как кристально чистый родничок и, казалось, устремлялся к самому господу богу.
— Херувимский голос, — всхлипывали женщины, — никогда такого не слышали...
Каждый раз во время службы церковь была теперь полным-полна. Послушать пение Лукии приходили из других приходов. Слух о дивном полосе девушки катился по всем окрестным селам и хуторам. Теперь в праздники перед церковью всегда стояли десятки телег и шарабанов приезжих.
Отец Сидор поставил возле клироса большую железную кружку с надписью: «Пожертвования на хор». Медные и серебряные монеты сыпались в кружку. Но отец Сидор сурово придерживался раз навсегда установленной им платы певцам: кому пятак, кому гривенник, а Лукии — двадцать копеек. После выплаты староста относил тяжелую еще кружку в алтарь, где отец Сидор забирал остальные, не забывая кое-что сунуть дьякону.