Но это была сущая мелочь по сравнению с другими пожертвованиями. Попадья уже начала поговаривать о том, чтобы купить новый выезд и рысака — она страстно любила кататься на лошадях. Рысак и выезд были вскоре приобретены. Отец Сидор стал ездить на требы в собственном экипаже.
Большой доход получала теперь церковь. Приглашенный из города художник за хорошее вознаграждение расписал заново притвор, а в самой церкви написал большую картину тайной вечери Христа со своими учениками. Отец Сидор стал с гордостью называть свою церковь в Водном собором. Была даже высказана мысль сменить на колокольне главный колокол на более крупный, более громкий, как это и приличествует соборному колокольному звону.
Глава двадцать девятая
КАМЕНЬ-САМОЦВЕТ
Зимой в Водное приехал поохотиться на зайцев Лука Тихонович. Он не узнал Лукию — так она выросла, развилась. Перед ним предстала цветущая молодая девушка-красавица с игриво загнутыми кверху дугами черных шелковых бровей. Еще дорогой возница рассказывал Луке Тихоновичу о том, что Лукия поет в церковном хоре.
— Душистый голос, — похваливал возница.
Это выражение вспомнил Лука Тихонович.
— А, здравствуй, дева с душистым голосом, — приветствовал он Лукию. — Слышал о твоих успехах! Слышал, Гопта из болопта!
— Из болота, — смеялась Лукия.
— Нет, из болопта, так веселее.
Вечером Лука Тихонович попросил, чтобы Лукия что-нибудь спела.
— Не все богу, Гопта из болопта, я, грешный, тоже хочу послушать душистый твой голос...
В доме собралась вся семья: дед Олифёр, старушка Федора, Лаврин. Лукия откашлялась, выпила немножко воды.
— Ну, слушайте. Только чтобы было тихо.
Все замерли.
— Ку-ка-ре-ку-у! — вдруг запела девушка. Дед Олифёр от неожиданности даже подпрыгнул на лавке, старуха Федора заглянула под полати — не там ли, случайно, крикнул петух... Лука Тихонович и Лаврин так и покатились со смеху.
— Ду-шистый...— еле выговорил сквозь смех Лука Тихонович. — Вот это... запела!.. Ха-ха-ха!.. Неужели и на клиросе так поешь? Он до слез расхохотался, представив себе, что произошло бы, если бы вместо «иже херувим» девушка вот так закукарекала в церкви. Но когда девушка пропела свою «Терен, терен бiля хати», Лука Тихонович сидел молчаливый, пораженный. Он не думал услышать такой голос. Он полагал, что рассказ о Лукии преувеличен. Теперь он сам убедился, что она — бесценный самородок, что голос ее — дивный дар природы. Эго вызвало у Луки Тихоновича радостные и горькие думы. Какая участь ждет девушку? Тернистые пути разбегаются вокруг, дикие бурьяны глушат живые побеги. Бедной деревенской девушке никогда не подняться из низов на высокую гору, чтобы ее увидел весь народ. На каждом шагу всевозможные бездари и праздные люди будут бросать ей в лицо презрительное «мужичка!»
Лука Тихонович встал, быстро прошелся но хате. Надо поднять Лукию на гору. Ее талант не должен погибнуть...
— Лукия, — остановился перед ней взволнованный врач. От его пиджака исходил еле уловимый запах карболки. — Лукия, тебе нужно учиться в городе. На первых порах я возьму тебе учителя, а затем пойдешь в такую школу, где обучают пению...
— Лука Тихонович, — вскрикнул Лаврин, — ее учить? Да она кого угодно за пояс заткнет, а вы...
— Эх, Лавринушка, не понимаешь ты. Вот представь себе камень-самоцвет. Его обязательно на гранильной фабрике шлифуют, грани наносят, чтобы засверкал всеми цветами радуги. Так и голос. Это — скрипка. Надо научиться на ней играть... Лукия, я возьму тебя с собой. Пока будешь жить у меня. Есть у меня один знакомый — прекрасный преподаватель музыки и пения, будешь ходить к нему.
— А как же хор? — тихо спросила Лукия.
— Хор? Клирос? — усмехнулся Лука Тихонович. — Оставишь. Надо учиться. А закончишь учение — не в церкви петь будешь, а в театре, в столице. Ты еще даже не знаешь, что это такое — театр...
Лукия плохо спала этой ночью. Много она передумала. А утром пошла к попу.
— Батюшка, — сказала она тихо и взволнованно. — Я уже не буду петь в церкви. Лука Тихонович забирает меня в город учиться.
Отец Сидор чуть не подавился рыбой, которую ел, оставил завтрак. Но может, ему только послышалось?
— Что ты сказала? — подступил к девушке.