— Может, бабушка, ты его на дне сундука запрятала...
Казак не договорил. Лукия схватила его сзади за воротник и рванула с такой силой, что обидчик только вскрикнул. Но подоспели другие казаки. Один из них с размаху хлестнул девушку плеткой по голове. Кончик нагайки, точно хвост змеиный, задел лицо Лукии, оставив на лбу девушки кровавую полосу. Нападение Лукии было столь стремительное, смелое и неожиданное, что урядник удивленно пробормотал:
— Чертова девка, не иначе, как бес ее слепил!..
Но тут же он приказал прекратить обыск.
Лаврина не нашли, но из сундука исчез узелок с деньгами.
(После смерти деда Олифёра старушка Федора вновь начала собирать деньги на корову.) Старушка сразу же обнаружила пропажу, заголосила и бросилась на улицу вслед за казаками. Но куда там, только топот конских копыт услышала она на темной улице.
Лаврин был не одинок. Осенью в окрестных камышах скрывалось, видимо, несколько десятков дезертиров. С каждым днем их число становилось все больше, так как в водненские камыши сходились бывшие солдаты со всех ближайших сел. Однако теперь уже было небезопасно находиться даже в этих камышах. Конный казачий отряд выловил уже нескольких дезертиров. Пойманные предавались военно-полевому суду, который очень сурово расправлялся с дезертирами, посылая их на виселицу.
Зима была не за горами, и на что надеялись дезертиры — неизвестно.
Продолжать отсиживаться в камышах становилось опасно. Лаврин перешел в графский лес, в пяти верстах от Водного. Лес был густой, настоящая пуща. Одно время в лесу работали пленные австрийцы. Под присмотром стражников они заготовляли лес, вывозили его в город. Но дезертиры дважды напали на лесорубов, отняли у них запасы пищи, поснимали теплую одежду. Одного стражника убили. Пленные заявились к старой графине и объявили, что без надежной охраны больше в лес не пойдут. Охраны не было, и графиня распорядилась временно прекратить лесозаготовку.
Лаврин неплохо устроился в заброшенном охотничьем домике. Вокруг простиралась глушь, дремали запорошенные снегом лесные великаны — дубы. Дважды в неделю Лукия носила Лаврину еду. В начале декабря навалило много снегу, три дня свирепствовала метель, лес потонул в снежных сугробах. Замело все дороги и тропинки. Лаврин достал из тайника винтовку, по пояс в снегу блуждал по пуще, охотясь на зайцев, которых несметное количество развелось в последние годы. Голодать не приходилось, но плохо было без спичек и керосина. Однако это добро трудно было доставать даже в селе — война и начало большой разрухи давали о себе знать.
Старушка Федора тревожилась: каково там сыну в лесу? А тут еще ударили сильные морозы, да такие, что по утрам находили замерзших ворон. Лукия утешала:
— Ничего, мамочка, вот сегодня уже Варвара-великомученица, а там, глядишь, незаметно и сорок святых подойдут, сорок сороковых палочек в гнездо замостят, говорят люди, скоро потеплеет...
— Долго еще ждать, доченька, Варвара ночи укорачивала, а Савка притачивал...
В последнюю неделю филипповки, перед рождеством, Лукия говела. Вечером после службы отец Сидор исповедовал певчих. Лукия положила попу на тарелку свечку за двадцать копеек, как было заведено, положила на столик пальцы и опустила голову.
Окончив установленную исповедь, священник потихоньку спросил:
— В чем грешна? Кайся перед престолом всевышнего...
— Грешна, батюшка. В воскресенье работала...
— А еще?
— На ближних своих зло имела...
— А не слушала от кого богопротивных и лукавых речей? — перебил отец Сидор.
Лукия вспомнила Лаврина.
— Слушала, батюшка.
— Что слушала? Повтори, чтобы отец небесный, который незримо присутствует около пас, услышал и простил грешного...
— Страшно вымолвить, батюшка.
— Говори, не бойся. Ты на святой исповеди...
— Про графов и царей... Пускай, мол, они сами воюют...
— Молиться надо за такого грешника. Господь бог простит его. От кого же ты слышала эти слова?
Лукия заколебалась.
— Не бойся, говори святую правду. Никто не узнает. Страшен грех того, кто соврет на исповеди своему духовному отцу. Ты стоишь перед престолом царя небесного...
— От Лаврина слышала, батюшка.
Глаза у отца Сидора блеснули под епитрахильей:
— А разве он здесь?
— Здесь, батюшка, в лесу скрывается.
— В лесу? В снегу или как? Замерзнет, сердешный...
— Да нет. В охотничьей лачуге. Помолитесь за него, батюшка. Пускай господь милосердный простит ему грехи...
Но батюшка уже не слушал. Он торопливо крестил голову исповедующейся.