После избрания папой он отказывается от своих сочинений. «Отрекитесь от Энеа, — любил повторять он, — и примите Пия II». Тем не менее он закрывает глаза на распутство своего неутомимого вице-канцлера до тех пор, пока тот, по его мнению, не начинает переходить дозволенные пределы и бросать тень на репутацию Церкви.
Несколькими годами позже, во время понтификата Павла II, Гаспаре да Верона набросает следующий портрет Родриго: «Он красив, лицо его приятно и улыбчиво, изъясняется он изящно и мягко. Ему достаточно бросить взгляд на красивую женщину, чтобы удивительным образом воспламенить в ней любовь и привлечь ее сильнее, чем магнит притягивает железо». И, на свою беду, кардинал Борджа охотно отвечал и на их призывы. Пий II, который в молодости любил повторять: «Я боюсь воздержания», призвал к порядку своего слишком горячего прелата.
Нам стало известно, — писал он, — что три дня тому назад несколько сиенских дам встретились в садах Джованни Бики и что ты, не слишком заботясь о своем достоинстве, пребывал с одной из них с часу дня до шести вечера, выбрав в качестве компаньона одного кардинала, который если не из почтения к апостольскому престолу, то хотя бы из уважения к своим летам должен был помнить о своих обязанностях. Нам сообщили, что там устроили неблагопристойные танцы, что там были всевозможные любовные соблазны и ты повел себя, как юный школяр. Из соображений приличия мы не можем уточнить, что именно там происходило, тем более что даже одно название этого уже является неподобающим твоему сану. Мужьям, отцам, братьям и прочим родственникам, в сопровождении которых прибыли юные дамы, вход был запрещен, так что вы получили полную свободу в увеселениях, в которых участвовали только вы и ваши приближенные, устроив танцы.
Наместник Иисуса не может не осуждать тебя. Ты, наш возлюбленный сын, возглавляешь епископство Валенсии, первое в Испании, ты также канцлер Церкви… Полагаемся на твой здравый смысл: разве пристало лицу с твоим саном играть в соблазнителя с юными дамами, посылать фрукты и вино той, которую ты любишь, и весь день думать лишь о всевозможных формах сладострастия12.
Это галантное приключение кого-то развеселило, у кого-то вызвало возмущение. В самом деле, подобное бесстыдство, когда перед носом мужчин были захлопнуты двери, за которыми резвились с их женщинами, могло вызвать лишь их гнев и желание мести. Празднество длилось четырнадцать часов, о нем судачили в Сиене и Петриоло, поскольку «в Баньи, — говорит в заключение опечаленный понтифик, — не счесть священнослужителей и мирян, так что ты стал притчей во языцех».
Бартоломео Бонатто, посол Мантуи, сообщил об этих увеселениях Федерико I Гонзага, уточнив, что речь шла о крестинах:
Мне не о чем больше поведать Вашей Светлости, разве что о том, что сегодня состоялось торжество по случаю крестин в доме местного дворянина, где крестными отцами были монсиньор Руанский (кардинал д'Эстутвиль) и вице-канцлер Родриго Борджа. Их пригласили в сад, они направились туда, и туда же была доставлена крестница. Все прекрасное, что только родит земля, было там, и то был прекрасный праздник, но никому, кто не принадлежит к духовенству, не удалось на него попасть…
Один насмешник, приглашенный на торжества, признается: «Черт побери! Если те, кто родятся здесь примерно через год, появятся на свет в таких же одеяниях, как их отцы, все они будут священниками или кардиналами».
Родриго попросил прощения у святого отца, и тот простил его: «То, что ты натворил, безусловно, не безгрешно, но, возможно, не столь предосудительно, как мне о том рассказывали».
В августе 1464 года чума, усилившаяся от необыкновенной летней жары, обрушивается на страну. Пий II умирает, и Пьетро Барбо, кардинал Сан-Марко, становится папой под именем Павла II, затем кардинал Франческо делла Ровере, ставший Сикстом IV, в свою очередь принимает тиару. 22 августа Родриго, к этому времени ставший настоятелем кардиналов-дьяконов, короновал нового папу римского. Сикст IV, как и его предшественник, своим избранием был обязан кардиналу Борджа. Последний умел влиять на членов конклава ловко и мягко, ни в чем не обнаруживая собственного честолюбия. Тем не менее его знание церковных и юридических проблем, способность разбираться в политических делах с каждым днем увеличивали его вес и создавали все более надежное окружение. Говорил ли он по-латыни, по-итальянски или по-испански, его речь была необычайно приятной благодаря особой непосредственности и живости, а присущий ему дар убеждать очаровывал слушателей.