Но в том и беда, что обаяние у отца и сына было несколько разное. Родриго Борджиа очень любил жизнь во всех ее проявлениях и не боялся грешить, надеясь, что за полученное удовольствие Господь простит ему эти грехи. Потому и обаяние у него было особенное, оно словно обволакивало, не оставляя ощущения насилия, подчинения своей воле. У Чезаре иначе. Встречаясь с проницательным взглядом юного кардинала, человек чувствовал, что попал во власть его воли, хотелось немедленно вырваться из-под этой власти. Тех, кто подчинялся сразу и безропотно, Чезаре презирал. А вот те, кто пытался сопротивляться, становились его врагами, а быть врагом Чезаре Борджиа можно было пожелать только своему кровному врагу.
Александр помнил, как однажды, говоря о Джованни, Чезаре усмехнулся:
– Не будь он моим братом, был бы врагом.
Это было страшное признание, но отец в него поверил.
Сам Александр чувствовал, что тоже медленно, но верно попадает под влияние сына, зато сам Чезаре все реже оказывается под отцовским. В глубине души Папа понимал, что сын сможет поставить под свою руку всю Италию, но только одним способом: на колени. И сделает это, если хватит времени. Вопрос был только в том, как долго проживет сам понтифик, и дело здесь не в его физическом здоровье, с этим у Александра было все в порядке, а умении отравителей. Справиться с политическими врагами вроде Джулиано дела Ровере Папа рассчитывал своей хитростью, против нападения бандитов или убийц существовала охрана, а вот уберечься от предателей с ядом было куда труднее. Оставалось уповать на помощь Господа, хотя меры Папа, конечно, принимал.
Когда понтифик все же заснул, ему приснился Чезаре в привычном черном одеянии, которое он так любил, на черном коне, смеющийся над поверженными врагами. И хотя враги были повержены, а сын смеялся, проснулся понтифик в отвратительном настроении, к тому же ему очень не нравился смех собственного сына во сне, он был каким-то… дьявольским.
Папа долго стоял на коленях, молясь о спасении души своего Чезаре, даже сам себе не сознаваясь, что действительно боится за бессмертную душу сына.
ГРАФИНЯ ПЕЗАРО
Не все понимали, почему Александр VI выбрал для своей любимой дочери именно Джованни Сфорца. С династической точки зрения это не был блестящий выбор. Джованни незаконнорожденный сын Констанцо Сфорца и племянник всесильных Лодовико Моро и Асканио Сфорца. Но у него самого всего двенадцать тысяч годового дохода, что очень мало для содержания двора Пезаро и любящей роскошь супруги.
Лукреции пока наплевать на финансовые проблемы, девушке куда больше нравилось чувствовать себя взрослой. Она важничала уже после подписания первого брачного договора, однако, когда все расстроилось, а потом стало ясно, что Его Святейшество не намерен выдавать дочь и по второму договору, Лукреция стала относиться к сватовству, как к некой игре, которая обязательно будет прервана в самый интересный момент, а потому не переживала бы, если и этот расстроится.
Однако все шло к свадьбе…
И тут ей стало страшно. Муж… конечно, это не навсегда, возможен развод или вдовство, но ведь могут быть и дети.
– А как дела у Джованни, Ваше Святейшество?
Понтифик улыбнулся:
– Все прекрасно, он наладил отношения с супругой. Теперь пойдут дети.
Чезаре только вздохнул, как бы он хотел быть свободным, новоиспеченному кардиналу куда больше нравилось командовать гарнизоном в Сполето, чем стоять службы в Ватикане. Но с отцом не поспоришь…
Это прекрасно понимала и Лукреция, только ей и в голову не приходило спорить. Характер у Лукреции удивительно сочетал в себе отцовские и материнские черты. Только отцовским – хватке, умению управлять людьми и решать дела – еще предстояло проявиться, а вот материнские уже были заметны. Лукреция быстро привыкала ко всему и со всем соглашалась. К тому же она подобно Ваноцци готова оправдать все, особенно если дело касалось обожаемых ею мужчин – отца и братьев.
Такое согласие с любыми поступками приводило в изумление Джулию Франезе. Не раз она возмущалась:
– Как ты можешь твердить, что твой брат хорош, если он ведет себя неподобающе?!
Речь шла о Джованни Борджиа, получившем в качестве приданого Ганди и ставшего герцогом Гандийским. Брат Лукреции действительно вел себя неподобающе, он проводил все ночи вне дома, разгуливая по улицам и кабакам с сомнительными приятелями, пьянствовал, без устали транжирил отцовские деньги, но главное – не исполнял супружеский долг, откровенно предпочитая своей жене проституток весьма сомнительного качества.