— Не понимаю, что тебя тревожит? — Лена посмотрела на меня с недоумением.
Наверное, я действительно выглядела странной и непоследовательной. Люся мне давно намекала, что пора обратиться к психиатру. Может быть, она и права. У меня вдруг помимо воли вырвалось отчаянное, сумбурное:
— Я так боюсь, что в один злосчастный день он не позвонит и не приедет. И я останусь совсем одна. А я уже привыкла к этому человеку, я не могу без него. И зачем он только появился? Я уже смирилась с одиночеством в этой однокомнатной берлоге. Я знаю, что невыносима, мои неудачные замужества тому подтверждение…
Ленка даже засмеялась (я уже несколько лет не видела ее смеющейся) и не дала мне договорить:
— Что за бред ты несешь, Лорик? А ведь всегда была для меня образцом здравомыслия, проницательности и терпения. Я всегда завидовала твоему душевному спокойствию и ясности…
— Какое там душевное спокойствие, Лен! Я давно превратилась в истеричку. И не знаю, что с собой делать. Только рядом с ним чувствую себя такой уверенной, почти прежней.
Мы долго молчали. Ленка задумалась, как будто собираясь с мыслями, и вдруг сказала то, что я как будто ожидала услышать, что меня очень утешило и надолго успокоило. В своей жизни Мезенцева была беспомощна, как слепой котенок. Но в наших отношениях с Родионом сразу углядела самую суть.
— Конечно, он неординарный человек и отношения ваши не из разряда обыкновенных. Не какой-то тривиальный роман, увлечение, интрижка. Вы словно два подранка, люди одинокие, не очень счастливые, сразу потянулись друг к другу. Он такой же неуверенный в себе человек, как и ты. Может быть, в эту минуту терзается сомнениями: «Зачем я ей — старый, обремененный семьей, довольно заурядный человечек…»
Мезенцева посоветовала мне потерпеть немного, не торопить события. Конечно, можно первой сделать шаг навстречу. Но сама Лена не одобряла такого поведения. Она была старомодной и не любила слишком активных женщин, типа нашей Гонерильи.
В этом мы с ней были солидарны. Я даже ругала себя за излишнюю осторожность и боязливость. Иной раз шла у других на поводу, только бы не принимать самостоятельных решений и избегать крутых перемен.
К Лене я чувствовала нежную благодарность за добрые слова. Они принесли мне невероятное облегчение. В эту ночь я заснула без снотворного, как в старые времена, беззаботно и легко.
Но не зря меня мучили страхи. Сердце-вещун просто предупреждало меня о грядущих испытаниях. Он вдруг исчез. Для меня это было исчезновением — не позвонил в понедельник. И хотя, расставаясь в воскресенье, мы ни о чем не договаривались, я была уверена, что он позвонит на следующий день. Так было всегда.
В воскресенье Родион повез меня на выставку картин и гравюр своего близкого друга. По дороге рассказывал о том, что в последние годы открылось много новых маленьких выставочных залов на окраинах — в Чертанове, Беляеве, Раменках, Тушине. И это несмотря на тяжелые времена и вопли о близкой кончине искусства.
Эти крохотные галереи многим художникам дали возможность «выйти на люди». Таким, как приятель Родиона, — он «негромкий», но интересный художник. Родион умел радоваться чужим удачам, поэтому был в хорошем настроении. Потом, несмотря на слякотную погоду, мы долго бродили по бульвару и поужинали в маленьком кафе.
Весь вечер я сидела на диване в горестном оцепенении, ждала звонка и вспоминала по минутам вчерашнюю встречу. Может быть, я обидела его чем-то: неосторожным словом, бестактным замечанием, равнодушием? Нет, все было хорошо, безоблачно. Случалось, Родион приезжал усталым, озабоченным, хотя и пытался это скрыть. С некоторых пор я научилась определять его состояние духа.
Ничего особенного не произошло, ругала я себя. И раньше Родион не звонил день-другой, а однажды уехал куда-то на несколько дней. Но раньше я этого почти не замечала. А нынче вдруг встревожилась, испугалась чего-то.
А ведь он покашливал и был явно простужен, вдруг вспомнилось мне. Но если он заболел и сейчас лежит в постели, то обязательно бы позвонил. «А с какой стати он станет тебе названивать и жаловаться на свои хвори?» — возразил благоразумный голос. Так и переговаривались во мне две Ларисы Игумновы: прежняя — спокойная, сдержанная, ироничная, и нынешняя — издерганная, нервная и напуганная.
На следующий день я впала в черную тоску. Никакой благоразумный голос уже не помогал. В полуоткрытую дверцу шкафа с зеркалом случайно увидела себя — жалкую, съежившуюся в углу дивана. Так и просидела до вечера, бормоча:
— Он больше не позвонит и не приедет, Лапа. Я давно это предчувствовала. Кто я такая? Бездельница. Невежественная, ничтожная. А он — прекрасный доктор и человек необыкновенный. У него работа, семья, друзья. Когда ему ездить и утешать меня, скучающую даму?