Лапа заметалась и залаяла. Она моих тоскливых настроений просто не выносила. И каким органом эту тоску чуяла? Наверное, собачьей душой, отзывчивой и верной. Прыгнула ко мне на диван. В глазах — мировая скорбь, даже хвост и нос печально опущены. Не повезло тебе с хозяйкой, собака.
Мне ужасно захотелось выпить. Потому что подумала, как буду жить — завтра, послезавтра, всегда? Мне об этом вспоминать никак нельзя, потому что у меня нет будущего.
К тому же у Лапы корм на исходе. Но самой идти в магазин нету сил. К тому же телефон… Решила попросить мою Пульхерию об услуге. Надо поспешать — седьмой час вечера. Уже спустила ноги с дивана, когда раздался звонок.
Голос был словно не его — слабый, глуховатый. Сразу же стал извиняться, не потревожил ли он меня не вовремя, не оторвал ли от дел? Ну конечно, я просто задыхаюсь от дел, у меня семеро по лавкам. Я угрюмо молчала в ответ, так что он даже забеспокоился.
— Как вы себя чувствуете, Лариса? — спросил осторожно.
— А как вы думаете? — вырвалось у меня, но я тут же опомнилась: — Все нормально. И чувствую себя удовлетворительно. Только вы пропали куда-то, и я очень беспокоюсь.
Я чуть не всхлипнула, так стало жалко себя. Лапа прыгнула ко мне на колени, понюхала телефонную трубку.
— Вот и Лапа тоже обеспокоена. Слышите, как повизгивает в трубку?
— Я гриппую. И позвонить вчера не мог по той причине, что потерял голос. Хотя и очень хотелось. Но я рад, что вы заметили мое отсутствие.
После моего неосторожного вопля и его слов я поняла, что немного искусственная сдержанность в наших отношениях исчезла. Как будто мы переступили черту. И смешными показались наши «вы». Так хотелось сказать ему «ты», он уже давно стал для меня «ты».
— Ах, Родион Петрович! Неужели вы всерьез верите, что я могла не заметить ваше отсутствие? Или все-таки лукавите?
— Ничуть не лукавлю! — чистосердечно признался он. — Давно удивляюсь, как вы терпите мое общество. Я такой мрачный, серый докторишко. А вы молодая, красивая, умная женщина…
Его хриплый голос совсем сорвался от волнения. А я жадно слушала и чувствовала, как переполняет меня радость. До чего же мы родственные души! Я давно привыкла к людям с манией величия, с повышенной самооценкой. У нас с Родионом другая болезнь — комплекс неполноценности.
— Пожалуйста, Родион, не надо говорить, вы совсем сорвете голос. Через несколько дней мы встретимся, и тогда… — просила я, потому что он задохнулся от кашля, но все же порывался продолжать.
— Еще несколько слов, позвольте! Давно собирался поговорить с вами, но не решался. Ждал примерно такого ответа: «Я вас очень уважаю, Родион Петрович, но…» И мне станет стыдно за свою намечающуюся лысину и нахальство стареющего ловеласа…
— Нет у вас никакой лысины, доктор. Не наговаривайте на себя. И напрасно вы откладывали этот разговор.
Я старалась больше говорить, чтобы он молчал. Рассказала о том, что Ида Генриховна считает его настоящим, умопомрачительным мужчиной. Не побоялась признаться, в каком отчаянии была вчера и особенно сегодня. От моей старомодной целомудренности и следа не осталось.
— Вы не Лапу подобрали на улице тогда, в ноябре, а меня — раздавленное, несчастное создание. Вы меня спасли…
— Неизвестно, кто кого спас. Вы меня от одиночества и отчаяния — это уж точно. Мою мертвую душу спасли, — мягко возразил он.
— Хорошо, согласна! Просто встретились две неприкаянные души и узнали друг друга. Главное, сразу узнать, не пройти мимо…
— Хотите, я сейчас приеду! — вдруг безрассудно предложил он.
Мне так захотелось его увидеть, больше всего на свете! Но кому-то из нас нужно было проявить благоразумие. И я твердо сказала:
— Ни в коем случае! Вы мне нужны живым, Родион Петрович. Жду вас через несколько дней, только когда по-настоящему выздоровеете. Теперь уже некуда спешить.
— У вас, Лариса, еще уйма времени, а мне нужно спешить. Жалко каждый бесцельно прожитый день. Вчера и сегодня я вас не видел. Дни пропали.
Это было нелегко, но я простилась, строго наказав ему бороться с простудой, пить лекарства и ни в коем случае не разговаривать. Положив трубку, я заметила, как бешено бьется сердце. Вот как может изменить жизнь пятнадцатиминутный разговор.
Мир за окном тоже неузнаваемо изменился. Теперь там царили радость и покой. И я заявила удивленной Лапе: