Игорь мог бы иметь бешеный успех у девиц, если бы это было ему нужно. Но сердцеедом он не был. Наоборот, он умел обращаться со всеми своими подружками ровно, сдержанно и дружественно, никого не выделяя и не отмечая. Эта его черта мне особенно нравилась. Терпеть не могу бабников. Не так уж много отпущено нам времени для работы, учебы, интересных больших дел, чтобы тратить его на волокитство, романы и интрижки.
За три года у Игоря на факультете сложилась прочная репутация гения. Никто не сомневался, что он — будущее светило отечественной филологии. Ну на худой конец — профессор, заведующий кафедрой, автор нескольких учебников. В то время он сам еще не определился — уйти ли ему в чистую науку или стать критиком, заняться текущей литературой.
Игорь вовсе не был красивым. Высокий, худой, нескладный — но при всем том очень обаятельный. Прямые русые волосы, подстриженные как-то необычно, «шапкой», свободно падали на высокий лоб. В разрезе глаз, в прищуре было что-то от моего любимого актера Ричарда Гира. Но это сходство мерещилось только мне. И вовсе не потому он столь сильно задел мое сердце. От всего его светлого облика веяло истинной, неподдельной интеллигентностью, культурой, а не окультуренностью, простотой и естественностью, а не высокомерием и чванством многих папенькиных сынков и дочек.
Игорь учился с Леной Мезенцевой в одной школе, а на филфак пришел на год раньше нас. Это была какая-то элитная языковая школа в центре Москвы, выпускники которой целыми классами ежегодно топали прямиком в университет. Их было очень много на всех факультетах и курсах. Они дружили, держались вместе стайками, подчеркивая свою обособленность и непохожесть на толпу. Только Игорь и Ленка были простыми и доступными.
В то время я была удивительно невежественным и простодушным созданием. Приехала из своей Малаховки с твердым убеждением, что все люди равны. Но уже в первый год меня стукнули по голове и объяснили, что ни о каком равенстве и речи быть не может, что я существо несомненно низшее и должна знать свое место.
Это стало для меня неприятным открытием. Но я не смирилась и продолжала в душе оставаться демократкой. Хотя многие мои однокурсники не упускали случая напомнить о своем превосходстве. Среди них Ольга Минькова. Единственный парень в нашей девчачьей группе Мишель прозвал ее Гонерильей. К Ольге эта кличка приклеилась. Действительно, именно такой и была самая некрасивая и жестокосердная из дочерей короля Лира.
Она прошествовала мимо нас с вазой для цветов. И я не без удовольствия отметила, что даже в дорогом французском платье она все так же уродлива. Отец Ольги, дипломат (тогда об этом говорили с завистью), не вылезал из-за границы, так что дочурка родилась то ли в Вене, то ли в Брюсселе и очень этим гордилась. Хотя не все ли равно, где мы рождаемся? Я так считала, но не все меня понимали.
По определению Мишки, большого знатока психологии, особенно женской, Гонерилья была пассионарием. Бездна черной энергии била из нее фонтаном, пока в неопределенном направлении. Мне тогда казалось, что чадо из привилегированной семьи может выбрать себе любое поприще и на нем продвинуться. Это неизбежно, когда тебя толкают в спину. Но все оказалось гораздо сложнее. Я с интересом наблюдала за судьбой Ольги и других своих однокурсников с хорошими стартовыми возможностями. Ни из кого ничего путного не вышло.
Природа наделила Ольгу несчастным характером. В ней как будто бес сидел — бес честолюбия. Ей хотелось быть самой-самой, обязательно в первых рядах, пусть на небольшом, но пьедестале, и чтобы имя у всех на устах. В довершение всех несчастий она была влюбчива, причем внимание ее привлекали лишь самые выдающиеся мужчины. Но бодливой корове бог рог не дал. К третьему курсу Ольга решила реализоваться на другом поприще — научном или литературном. И как танк ринулась к заветной цели — славе и успеху.
Никогда — ни до, ни после — не встречала человека, которому доставляло бы такое садистское удовольствие унижать ближнего: уличать в невежестве, небрежно и рассеянно поправлять выговор. По-видимому, таким способом она самоутверждалась и влезала на еще одну ступеньку своего пьедестала.
Особенно любила она шпынять Аську, чувствуя, как уязвляют беднягу ее уколы. Пока мы в прихожей снимали сапоги, переобувались, Ольга подошла и, дотронувшись до Аськиного рукава, сладким голосом пропела: