Я стала подолгу разглядывать себя в зеркало. И убедилась, что со мною происходят замечательные перемены. Лицо оставалось все таким же дурацки-круглым. Зато кожа приобретала матовый, персиковый оттенок, на щеках заиграл румянец. Над этим румянцем сестрица тоже вдоволь потешалась. Он ко мне как приклеился.
И глаза стали другими. Как будто потемнели. Из них лился теплый загадочный свет. А мои волосы сделались даже предметом зависти подружек. Они не нуждались ни в завивке, ни в укладке. Достаточно было вымыть их хорошим шампунем, и пышная шевелюра покорно укладывалась на голове мягкими волнами.
В общем, к шестнадцати из безобразного подростка я превратилась в белокожую рыжую блондинку, которых обычно в народе называют «розовый зефир». Ну что ж, внешность не выбирают. Я смирилась, тем более что это довольно редкая масть. Были у меня и большие с ней неприятности. Веснушки, например. Но это как месячные. Нужно терпеть и не роптать. С природой не потягаешься. Но главное, я поняла, что вовсе не урод. И это открытие наполнило мою душу ликованием.
С кем меня только не сравнивали! Но с неведомой Лукрецией Панчатики — никогда. Я не считала себя полной невеждой. Кое-что я знала об итальянском Возрождении. Больше, конечно, понаслышке. Боттичелли, Рафаэль, Микеланджело. Но о Бронзино не слышала никогда, на него моя эрудиция не распространялась. Игорь задал нам с папой задачу. Я не обрела душевного равновесия, пока не увидела ее. На поиски ушло несколько недель. Мы перерыли всю Малаховку, потом отец устремился на поиски в Москву, к знакомым.
Но это было после вечеринки. А само Ленкино обручение стало вехой в моей жизни. Мне казалось, что до этого я только существовала, а после — вдруг начала жить. Время почему полетело вскачь, каждый день случались происшествия, счастливые или неприятные, и это было лучше спокойной и бесцветной пустоты, к которой я давно привыкла.
Помню, как мы стояли с Игорем у окна, и он, наливая мне в бокал апельсиновый сок, рассказывал о своем детстве. Целыми часами он разглядывал альбомы с репродукциями. Некоторые лица так заворожили его, что остались в памяти на всю жизнь. Одно из этих лиц — Лукреция Панчатики.
— Для меня не существует людей современных и прошлых. Я иду по улице и узнаю: вот это лицо я видел у Гольбейна, вот это федотовский тип…
— Федотовских типов, конечно, на улицах больше, чем брейгелевских или тициановских, — не удержалась я от насмешливого замечания.
— Ну почему же. Посмотри на ту девушку. Это же тициановская Флора, — едва заметным кивком он указал мне на одну из кузин Лены. Хорошенькая толстушка уписывала пирожное и ухитрялась болтать с набитым ртом. Со свойственным мне скептицизмом я подумала украдкой, что богатому воображению Игоря Иноземцева можно только позавидовать. А вдруг и я так же похожа на Лукрецию, как это пухлое, черноглазое создание на Флору?
Мы окончательно и демонстративно отгородились от остального общества, повернувшись к нему спинами. Игорь, глядя невидящими глазами в темные стекла окна, вспоминал:
— Год назад я встретил тебя одну возле столовой. И вдруг нахлынуло смутное воспоминание из детства. Я даже подумал, что мы с тобой жили где-то в одном районе и иногда сталкивались в булочной или во дворе. Долгое время ты оставалась для меня таинственной незнакомкой, подарившей мне тоску по прошлому. У тебя бывает такое?
Мы немного помолчали, прежде чем я решилась на откровенность. Есть вещи, о которых я не рассказываю никому.
— А меня очень зримо возвращают в детство запахи. Иногда знакомые звуки, мелодии. Летом на диалектологической практике я вошла в избу, и голова пошла кругом от знакомого запаха. Он мгновенно перенес меня лет на пятнадцать назад, в прошлое, в бабушкин дом под Касимовом. Этот удивительный дух в старых деревенских домах накапливается десятилетиями. Такая причудливая смесь запахов сеновала, кислого теста, овчинных тулупов, парного молока, печки, еще чего-то…
— Как здорово! И ты до того вкусно рассказываешь, что мне немедленно захотелось там очутиться, — с завистью признался Игорь. — Я никогда не бывал в таком доме, а деревню видел только издалека. Мы с Сержем, моим другом, давно мечтаем, но нам совершенно не к кому поехать…
— Как не был? А практика? — удивилась я и тут же вспомнила: у романо-германского отделения ни фольклорной, ни диалектологической практики нет. — Бедняги, как же далеки вы от народа!