Думаю, я правильно делаю, что откровенно признаюсь в своем женоненавистничестве и убежденности в том, что мы, мужчины, сделаны из другого теста; и хорошо, что это так, ибо хоть я и женоненавистник, но не дурак, и оттого, что я женоненавистник, я вовсе не перестаю ощущать себя одновременно и ловеласом. Ведь по существу это одно и то же, различно лишь поведение, немного по-другому устроены мозги, иное соотношение света и тени. Я ведь уже поведал вам о сентенции, высказанной одним моим родственником по отцовской линии, который, когда его спрашивали, почему он до сих пор не связал себя узами брака, отвечал, что по той же самой причине, по какой у него нет автомобиля?
— Потому что есть такси, — отвечал обычно этот сукин сын.
Так вот, то же самое говорю и я, и таким образом все становится ясно. Во мне есть все, кроме разве что истовой религиозности. Я некрасивый и сентиментальный, черный и хромой, я не умею танцевать болеро, и я бабник. Мне нравятся женщины, и я умен, но влюбляет их в меня не мой ум, а моя мужская сила. И теперь, когда вы это знаете, вы поймете причины не покидающего меня чувства горечи, постоянного ощущения неудачи, глубокого убеждения, что сам я представляю собой лишь некий несущественный придаток к собственному фаллосу.
Но в годы, о которых я веду речь, о моих мужских достоинствах еще никто не ведал, и я спокойно жил, даже не догадываясь о них. Когда же они себя проявили, возникло непреходящее ощущение неудачи и раздражения, коим суждено было привести меня к стольким неприятностям. Или уже тогда во мне жило это стремление открывать в других то, что глубоко и тайно запрятано во мне самом?
Приблизительно в те же дни моего детства, о которых я только что вспоминал, один неосторожный учитель, который не откликнулся надлежащим образом на мои настойчивые просьбы о защите, постоянно игнорируя их, так что можно было даже подумать, что ему доставляет удовольствие наблюдать мою беззащитность и жестокое поведение моих одноклассников, дерзнул как-то привести нам цитату из Аристотеля.
— Реальность — это то, что думает большинство, — сказал, по его словам, философ.
И затем добавил с некоторым ехидством, которого, судя по всему, никто, кроме меня не заметил: чем большее количество людей будут думать, что мы живем в лучшем из возможных миров, тем реальней и благотворней будет Революция.
— Вот так-то. И говоря словами Че, — добавил он, — Революция — штука озорная и умопомрачительная. Наслаждайтесь ею, у вас для этого не так уж много времени. И это лучшее, что я могу вам посоветовать.
Большинство из моих маленьких товарищей, возможно, не поняли его тонкого юмора, скрытого патриотизма, иронии, сквозившей в тот день в словах сего простодушного наставника, охваченного, возможно, самым обычным тщеславием. Он хотел дать нам понять, что умен. Но, использовав фразу Аристотеля в таком контексте, он продемонстрировал обратное.
Мой патриотизм в те времена был полным и всепоглощающим, я унаследовал его от своего дяди, телохранителя Фиделя, и его благодарной матери; то есть от сестры моей бабки-жрицы. И у меня был, как я уже говорил, светлый ум. Патриотизм и ум составляли суперпродуктивное сочетание, ибо оно способствовало двум вещам: одна из них сослужила добрую службу мне, а вторая подложила свинью учителю, сейчас вы узнаете, каким образом.
Впрочем, если быть кратким и говорить напрямую, то же самое, что пошло во вред ему, одновременно сослужило добрую службу мне. Причиной всему было невинное замечание, своевременно вырвавшееся у меня в присутствии моего дяди, который в чисто профессиональных целях схватывал на лету все слухи и тут же стремился установить источник их происхождения.