С вечера Павлуша собрал свои книжки, тетради, а наутро его увидели соседи, как он вместе с Васей шагал в училище.
Ушел из училища директор, статский советник Егоров. Николая Давидовича вспоминали добрым словом: немало он сделал для училища с первых дней его существования. Его сменил перебравшийся в станицу из Екатеринодара Михаил Захарович Штепенко, бывший в таком же чине. Этот отличался крайней нетерпимостью к малейшим нарушениям и отклонениям от уставных параграфов. За это реалисты невзлюбили его с первых дней, но своих чувств, конечно, открыто не высказывали. Зато как только представлялась возможность хотя бы в малейшей степени насолить новому директору, они использовали ее непременно.
Входя в класс, Штепенко не спеша оглядывал стоящих перед ним навытяжку учащихся и спрашивал:
— Вот ты, мальчик, — и указывал на кого-либо из детей неподалеку от него. — Скажи на милость, какие цари царствовали на святой Руси после Александра Первого?
Не дожидаясь, как правило, ответа, тут же обращался к другому реалисту:
— Можешь ли ты назвать состав и титулы императорской фамилии?
— …Ее величество императрица… его высочество цесаревич… — сбиваясь и путаясь, прислушиваясь к подсказкам, перечислял испытуемый. Ничего более не спросив, директор качал головой и удалялся.
Преподаватель истории, тоже статский советник, Иосиф Иванович Попов, напротив, слыл среди учащихся человеком добродушным, и его уважали за знание своего предмета и неизменную справедливость. Он оставил по себе добрую память у своих воспитанников на долгие годы. Ко многим недостаткам реалистов Иосиф Иванович умел относиться снисходительно. Он делал скидку не только на возраст, но и на то, что хорошо понимал — большинство ребят росло далеко не в тепличных условиях. «Как говорять, так и пишуть», — любил подшутить Иосиф Иванович. Он имел в виду прежде всего «малороссийское наречие», которое было причиной бесчисленных ошибок в русской орфографии и стиле у его питомцев.
Были и другие наставники. К сожалению, они почти не оставили сколько-нибудь заметного следа в памяти своих воспитанников. Это и обучавшая их французскому языку Ксения Васильевна Зарецкая, и «немка» Валерия Ивановна Кунц. Незадолго перед ними преподавала в реальном новые языки Лариса Ясоновна Яхвледиани. Гимнастикой занимались с Сергеем Семеновичем Протасовым. Он же исполнял обязанности письмоводителя.
Но все же оказался в реальном училище человек, о котором и впоследствии будут с благоговением вспоминать. Преподавателя естественной истории и географии Платона Николаевича Зедгинидзе все, кто учился у него, любили беззаветно.
— Платон Николаевич — статский советник, а все равно он какой-то наш, что ли. Видел я в Питере статских — так к тем и на коне не подъедешь. А этот совсем другой человек! С ним говорить можно, — сказал как-то Павлу отец.
Да, преподаватель естественной истории и географии хорошо знал жизнь казачьей станицы, ее беды и нужды. Понимал, что не с лишней копейки вздумали отдать сынов своих в реальное, а из тех соображений, чтоб хоть детям их жилось полегче, чем им самим. «Как-никак выучатся — людьми станут». Зедгинидзе, как никто другой из наставников, усвоил, что не нуждаются его питомцы в излишних нравоучениях и тем более нежностях — не так они были воспитаны с малых лет. Он знал, что почти все учащиеся, за редким исключением, вырастали в семьях, испокон веку занятых хлебопашеством, делом трудным и хлопотным. И потому для него неудивительным было то, что, как правило, вопросы, интересовавшие воспитанников, касались практической стороны жизни. Здоровые крестьянские дети во время занятий часто наводили его на мысль о том, что все преподавание, которым он занимается, слишком далеко ушло от жизни, от ее запросов и требований. Кто станет спорить, молодому человеку, вступающему в жизнь, полезно знать, скажем, этапы эволюций биологической науки, знать, быть может, какой вклад в развитие биологии внес тот или иной ученый.
Но что он может поделать, когда белобрысый крутолобый казачонок спрашивает его, возможно ли вывести такую пшеницу, пудов чтоб до ста с десятины давала в любой год, а другому хочется такие груши завести в батьковом саду, чтоб величиной с дыню каждая уродила?
Как путники, впервые в своей жизни увидавшие снежные вершины гор, так и Павлуша со своими однокашниками слушал, изумляясь, и немел от восторга на занятиях у Платона Николаевича, когда тот рассказывал им о Дарвине, Бербанке, Болотове, Тимирязеве. Зедгинидзе был страстным поклонником Климента Аркадьевича, и потому он часами мог разъяснять ребятам, что такое фотосинтез, уверял, что до Тимирязева никто так не знал жизни растений, мог с упоением во время урока читать страницу за страницей из работ великого ученого. Затаив дыхание слушали они своего учителя и забывали обо всем на свете. Внимая услышанному, только диву давались вчерашние сорванцы — оказывается, о растениях можно так захватывающе интересно писать!
Пришел такой день, когда Платон Николаевич предупредил всех, что на следующий завтрашний урок не надо являться в училище — с утра они отправятся в Красный лес, где и проведут день до вечера. Разговорам по этому поводу не было конца.
— Завтра экскурсия в Красный лес! — с нескрываемой радостью сказал Павел Миле.
— А ты как будто сроду не видел его?!
— Ну, видел. Ты хлеб тоже видела — растет и растет… А много ты знаешь о нем? Так и с лесом. Вот недавно Платон Николаевич читал нам одну книжку про хлеб. Название у нее какое-то интересное, сразу и не вспомнишь. Что-то про похождения хлебного куля. Нет, я обязательно пойду завтра в лес, — закончил Павлик.
Что-что, а землю, на которой он рос, мальчик уж знал хорошо. Казалось, не было во всей округе места, куда не совершали бы они с Васей время от времени своих вылазок. Кроме воли, свободы от взрослого глаза, манила и притягивала их к себе тайная и скрытая от человеческого ока жизнь всякой твари. Кумпанов лиман, Великий, растянувшиеся цепочкой между Красным лесом и крайними станичными хатами оглаженные временем курганчики, неизвестно кем и в какие времена насыпанные, прозванные в народе Рясными могилками. Как только сходит вода в кубанские берега, опасно ходить по тропкам, сразу же облюбованным клубками змеиных выводков.
И еще был лесок. В отличие от Красного войскового он принадлежал станичному юрту и не так давно еще охранялся по распоряжению их отца в пору его атаманства. Эти угодья страдали от безжалостных порубок и потравы и теперь представляли собой неприглядное зрелище. По углам торчали полуразвалившиеся сторожки, жалкие и заброшенные. Да царство пеньков, больших, маленьких, трухлявых и совсем недавно появившихся. Павлуше надолго запал в сердце этот мирок, обреченный, но все еще цепляющийся за жизнь кустами дикого хмеля и ожины, шиповника. Сухие былинки под ногой, и на каждой кузнечик, готовый прыгнуть подальше от опасности. И множество гнезд, искусно свитых из мягких травинок и конского волоса прямо на земле. Притихшие и незаметные сразу, некрасивые желторотые птенчики еще без пера. Другие, чуть подросшие, научились тянуть кверху головки, держа их еще неуверенно. А как завидят протянутый к ним палец — думают, верно, что это родительский клюв. И принимаются пищать что есть мочи, разинув красные зевы до самой глотки…
Издалека видна среди зеленого поля белая тужурка преподавателя. Фуражка с кокардой в левой руке, правой подбирает рассыпающиеся время от времени черные как смоль волосы. Когда говорит, сквозь усы и смуглую бородку проглядывают ослепительно молодые зубы. Пока идут к лесу, позволена реалистам некоторая вольность — расстегнуты тугие воротнички форменок, идут кто с кем пожелал рядом — и по двое, и по три. И близится лес, и нивы отступают, и угадывается подкова Кубани…
Великолепным рассказчиком был Зедгинидзе. Знал он свой предмет досконально и пылкой увлеченностью заражал воспитанников. Сегодня, предваряя беседу, он спросил их:
— Известно ли вам, почему это посреди нашей степи да вдруг лес стоит? И именно на этом, на правом, берегу Кубани? Я думаю, потому, что на левом, на более высоком, он никак не мог быть. Представьте себе, что река устремляется с вершин и ледников Кавказа и вместе с водой приносит на наш берег и семена растений. Так продолжалось сотни, если не тысячи лет. Вот после паводка оседают семена принесенных растений, с теплом они прорастают. Так мне и представляется образование Красного леса.