Офицер из Славянской поспешил тут же добавить:
— Дмитрий Пименович верно сказал. Что до меня, то я скажу вот что. И это не только мое или еще чье-то мнение, нет. Мы хорошо помним, что решил Всероссийский казачий съезд в Петрограде. Не только должно сохранить свой уклад жизни, нет. Нам важно сохранить свои права на всю нашу землю со всеми ее недрами, со всем юртовым хозяйством…
— Вот, вот. Землю! Это нам надо помнить. Никому из нас никто за спасибо ее не давал. Мы ее сами отвоевали. А что потом стало? — визжал маленький седобородый урядник, которого не раз выбирали почетным судьей. — Хлынули, как та горская вода под троицу, переселенцы — как же, война кончилась! Ну, мы их в казаки записывали, делились своими землями. Перестали принимать, так что ж? Область стала наводняться пришлыми. Дожили до того, что теперь посчитать — казаков по области меньше, чем городовиков тех. Вот мы е вами и слышим теперь, что кое-кому хочется, чтоб казак поделился своими землями с голодранцами. Такие легкомысленные речи нам не по душе. Так нельзя понимать равенство и братство. При царском гнете и бесправии мы не могли распоряжаться ни землей, ни своими капиталами — все сначала утверждали царские чиновники. Мы более ста лет снаряжались за свой счет. Уже этим одним дважды выкупили свою землю. Мы семьдесят лет воевали за нее с горцами! — распалялся старик.
— Вы все не похуже меня знаете, как некоторые праздные личности распускают несерьезные разговоры про то, что казак будто и не хозяин на своей земле, что она не является его собственностью, — продолжал после старика Бирюков. — Тогда надо прямо сказать этим личностям: «Нет, так не пойдет! Вы хотите поживиться достоянием казаков, разговаривая о свободе, равенстве, братстве. А не есть ли это новый гнет, новое бесправие и полное насилие над нашими чисто казачьими интересами?»
Гул не то одобрения, не то осуждения прокатился по площади. Приняв это как одобрение, атаман продолжал:
— Я хочу сказать вам всем, что ничего этого никогда не будет. Пора нам возвысить голос на защиту собственных казачьих прав, прав на землю и имущество. Пришло время прямо сказать, что в нашей области хозяева — казаки, а не кто-то там другой!
Сбор загалдел, зашевелился, задвигался. После принятия резолюции, одобрившей действия Временного правительства и его лозунга «Война до победы!», сидевший рядом с атаманом есаул из Славянской сказал:
— Мы очень ценим вашу поддержку, ивановцы. Ваша позиция — это еще один здоровый аккорд в общем кубанском оркестре. К сожалению, в отделе, как и всюду по области, поднимают голову Советы. В одной из линейных станиц совершилось форменное безобразие. Большевистский комитет отстранил от власти законных избранников народа — атамана, его помощников и писаря, занимаясь там самоуправством. Мы собираемся принять решительные меры к смутьянам и ждем со дня на день директив войскового правительства. Уверяю вас, что и впредь будут разгоняться так называемые Советы, состоящие из босяков. А если и у вас, паче чаяния, заведутся таковые умники, то остерегайтесь вступать в эти самые Советы. Вы — казаки, и там вам не место!
Сбор закончился довольно скоро, так как желающих выступать на этот раз, кроме первых троих, не оказалось. Бирюков еще раз напомнил ивановцам, кто они такие и что Временное правительство — навсегда…
Со сборной площади Пантелеймон Тимофеевич с Павлом возвращались не спеша. Он, как и многие станичники, которых видел сегодня, был не в духе. Разговоры и речи, какие ему довелось слышать сегодня, совсем не по сердцу. Какая еще может быть самобытность казачья? Век жили, ни сном, ни духом не знали про такую, а тут — на тебе! «Самоопределение» выдумали какое-то… Что оно еще будет значить на деле? Носятся с ним как дурень с писаной торбой, а того не поймут, что про Кубань никто и слыхом бы не слыхивал, не будь России, ее армии, походов Суворова. То ж громада какая — Рос-си-я! А они — «казак-демократ»! — передразнил старый Лукьяненко есаула и сплюнул с досады. — Знаю я, чего так за землю офицер распинался: нахапал — боится потерять теперь. А вот что они будут делать, умники такие, когда Россия ситцу, да гвоздей, да угля не даст?! Попляшут тогда, дурни… Или на Антанту надеются? Чужие дяди помогут сегодня, а завтра до нитки оберут и сами же усядутся хозяевами на наше добро. Даром ничего не делается…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Немного свидетельств сохранилось от того времени, когда был заложен Екатеринодар. Известно, что за 15 лет до его основания А. В. Суворов повелел заложить на том самом месте Архангельский фельдшанц. Что и говорить, весьма выгодное положение боевого укрепления, с трех сторон огражденного реками Кубань и Карасун, а с четвертой, с северной, — огромным мелководным озером, прозванным Ореховатым (видимо, за то, что в нем находили рогатые водяные орехи — чилим), безошибочно определил наметанный глаз великого полководца.
Могучие вековые дубы стояли к северу от крепости. Здесь-то и стали селиться горожане. А наиболее удобные места над Карасуном (на территории нынешнего мединститута) отошли под участки Чепеги, Антона Головатого и вообще войсковой старшины.
Введение жизни вольного и порою бесшабашного люда в регламентированное сверху русло началось на обживаемых землях сразу после обнародования в первый день января 1794 года «Порядка общей пользы», где, помимо всего прочего, указывалось: «Ради войсковой резиденции, к непоколебимому подкреплению и утверждению стоящих на пограничной страже кордонов при реке Кубань, в Карасунском куте воздвигнуть град… и ради собрания Войска, устроения довлеемого порядка и прибежища бездомных казаков во граде Екатеринодаре выстроить сорок куреней».
Все лето рыли землянки, валили во дворах дубы и строили длинные приземистые строения. К середине ноября 1794 года первый городничий Екатеринодара Данило Волкорез насчитал в городе 9 домов, 75 хат, 153 землянки, а всех жителей 580 душ. Сохранилось предание, согласно которому сам войсковой атаман первое время жил в землянке, устроенной на том месте, где теперь городской парк имени А. М. Горького.
Пройдут годы, и улицы города, проложенные параллельно Красной, будут названы по имени наказных атаманов — Котляревского, Бурсака, Рашпиля, войскового старшины Борзика и единственная — по имени денежного мешка и креза — Александра Посполитаки. Будут и такие, что станут носить названия куреней — Медведевского, Гривенского, Елизаветинского, Пластуновского…
Отец не часто брал с собой Павлушу, когда ездили по делам в город. Но и те редкие наезды запомнились ему надолго. Потому что после тихой, мирной Ивановской улицы Екатеринодара ошеломляли и надолго в памяти оставались впечатления от увиденного и услышанного. Прежде всего это, конечно, базары и улица Красная с витринами магазинов, грохотом трамвая, городовыми, гимназистами, казачьими офицерами, учениками епархиального училища и реалистами.
Чего только не предлагали наперебой вывески предприимчивых торговцев!.. Красная казалось сплошным прилавком, где лежали шелка и сукна, полотно и бархат, плюш и парча, ковры и меховые товары. На широкую ногу ставили свое дело выходцы из Армавира — братья Тарасовы и Богарсуковы. Не уступали им и За-лиевы.
Киор-оглы заманивал лимонадом «исключительно на дистиллированной воде». На Гимназической в доме Богарсуковых подолгу смотрел он на ружья заграничных фирм — «Зауер», «Дюмулен», «Бертран», «Винчестер», на тульские и ижевские ружья. А револьверы… Каких только не было систем и марок! Загорались глаза, замирало сердце, но он и вида не подавал отцу. Тому — свое. Обувной король Фотиади предлагал выбор кож — от козловой и шевро до бокса, хрома, опойка, сафьяна и юфти, и батька приценивался, вертел в руках куски кожи. Будут гроши — надо новые сапоги шить.
И конечно, Ган, Леон Яковлевич Ган. Что в Екатеринодаре могло быть роскошнее его витрин? Недаром к 300-летию дома Романовых на витрине его магазина возле соборной площади красовалось для всеобщего обозрения серебряное блюдо, предназначенное к подношению в белокаменной Москве, — подарок царствующему дому от кубанского казачества. На всем Кавказе не сыскать роскошнее магазина по выбору золотых, серебряных и бриллиантовых вещей. А еще одеколон «Брокар», коньяк Шустова…