Выехали в начале марта на Крымскую и под Троицкой вступили в бой. Дней шесть-семь продолжался бой за Славянскую. А там и снова схватка — с кадетами. Со стороны белых тоже был поезд, так что спать особо не приходилось.
Переночевали в Славянской, значит, и на второй день пошли на Полтавскую, где сразу вступили в сильный бой. И в тот же день с обеда взяли ее. Двинулись на Старо-Ниже-Стеблиневскую, заняли почти без боя. Пошел их «Большевик» на Старовеличковскую. Командир разрешил отлучиться с бронепоезда.
На другой день в Ивановскую зашла пехота Беликова из Полтавской — они тоже участвовали в боях за нее.
Пробыли дома сутки и вернулись на бронепоезд. Но нашли его уже в Величковской. Начальник дал обоим документы на проезд в Новороссийск за вещами. Получили их и благополучно домой вернулись…
А в это время уже корниловцы приближались. Не пришлось побыть дома и с полмесяца. Пошел Степан Омельченко сам в Старо-Ниже-Стеблиневскую — там формировали отряд. И поступил он в рогачевский отряд.
Вот такая история. Да, Кочубея Ивана видел несколько раз — под Динской, и под Корсунской, под Троицкой видел. А раз, смотрят, пыль по дороге. Не белые, думают? Когда подъезжают — оказалось, Кочубей едет…
Степные дороги… Пыльными столбами и летним зноем, безводные, столбовые, проселочные, водили вы сынов своих то прямо, то кружили по всей Кубани, а все ж приводили вы все к родному гнезду, родному дому. Огромным шаром невиданного перекати-поля вращается Земля, и нет уже тех дорог, и помина нет, но в памяти людской навсегда вы, потому что то была юность и дороги были молоды, как апрельский ветер над зеленой нивой.
— Кто это там такой говорит? — спросил Павел, когда они проходили с отцом мимо кучки собравшихся на базаре.
— Да Сегеда Тимофей, Михаила сын. Давай постоим, — ответил отец.
Остановились, слушают.
— Со Степаном Омельченко поступили мы в городе Новороссийске на бронепоезд «Большевик». Его только-только рабочие сделали. По Черноморской ветке двинулись мы из этого Новороссийска, значит. Уже это было примерно в марте.
В Троицкой стояли белые, и мы вступили в бой — дней шесть бои там шли, под этой станицей есть такая станция — Себедахово.
В то же время отряд Беликова наступал на Славянскую, и мы двинулись совместно с ними.
У нас при бронепоезде была охрана, примерно один взвод. Да, когда еще стали мы двигаться от Крымской, увидели спереди себя бронепоезд белых. Дали ход поезду вперед. Был впереди мостик, и лежала пехота красных. Они кричат нам: «Стой! Стой! Разобрали путь!» А поезд идет вперед, метров пятьдесят проехали, впереди шла площадка, так она и пошла по шпалам. Белые бьют по нас. Мы ударили — недолет. Второй раз ударили — перелет.
Разобрали мы быстренько горное орудие свое, спустили и поставили на путь. Стали опять по белым садить, по бронепоезду ихнему.
Тут пришел вспомогательный поезд, подняли они на рельсы наш бронепоезд, и отъехали мы назад чуть. Три дня так простояли. А когда послали вперед разведку и двинулись следом на броневике, оказалось, что никого на станции той Себедахово уже и нет. Еще было рано, мы не стали ночевать и тронулись на Славянскую.
На мосту через Кубань охраны белых уже не было, и мы доехали до Кубани, отцепили площадку с рельсами — и давай своим ходом катить по мосту — узнать, целый или заминировали. Перекатили площадку через Кубань. Обошлось все благополучно. Потом начали продвигаться и броневиком. Переехали через Кубань и оказались в Славянской.
Стали там на станции. Белых уже не было в Славянской. А на станции видим — что-то делается там — очень много людей, и неизвестно, кто они.
Нам дали приказ — стать за броню и приготовиться к бою. Когда мы подъехали ближе, видим — Славянская станица вышла встречать нас, большевиков. Духовой оркестр, знамена и множество народа. С хлебом-солью впереди идут.
А тут еще в Славянскую из Темрюка отряд Беликова вошел. Пришли мы ночью в Славянскую, а утром пошли в бой на Полтавскую.
Стоим, броневиком не двигаемся. Прибегает когда верхи Беликов примерно в час-два дня и спрашивает командира нашего.
«Где-то в станице», — отвечаем.
«Давайте гудок тревоги!»
Прибежал наш командир.
Беликов дал приказ — броневику двигаться вперед.
Опять перекатили мы на Протоку площадку, а за ней перебрался броневик, и мы начали бить по Полтавской.
На вечер мы Полтавскую взяли. Как начали бить с орудий, то ихние поезда нагрузились, и гайда на Екатеринодар. Перед вечером мы уже стали в Полтавской. Здесь стояли дня три-четыре. Беликов издал приказ полтавцам — снесть все оружие.
Открыли в станице митинг. Я ходил с Омельченко, посмотрели. Выступал Беликов и другие бойцы.
На третий день примерно поехали мы на Стеблиевскую. Прибыли часа в три дня в Старо-Ниже-Стеблиневскую. Один дед стоял на переезде, старый-престарый, с хлебом-солью, и больше нигде никого не видать.
Да, за нами шел все время вспомогательный поезд, а там были крытые вагоны — на ночь мы уходили туда, а взвод пехоты охранял броневик. Прибыв в Стеблиевскую, мы, как явившиеся с фронта, стали проситься на побывку в станицу свою. Нас отпустил командир на три дня.
Как только наш бронепоезд прибыл на Ангелинскую, из Ивановской приехал на тачанке атаман. Привез его кучер Кириченко. Стал он спрашивать: как же строить Советскую власть? Командир наш ему рассказал, он записал, и с ними на тачанке я с Омельченко вот так приехал на побывку домой, на атаманской тачанке. Приехали. В станице безвластие.
Ну, на другой день пошел и я встречать отряд Беликова из Полтавской. Народ вышел с хоругвями, хлебом-солью, попы впереди идут в ризах… Солдаты Беликова были все в форме старой армии, в высоких серых шинелях. Был февраль, зеленела озимь, кто был в шинелях, кто скатку нес.
«А это что такое? А? — спрашивает командир вахмистра — тот разрядился — в черкеске, с погонами, и на шапке-кубанке галуны нашиты. — Старые порядочки забывай!» И с этими словами командир срезал у вахмистра погоны, а с шапки — галуны.
— Оно, может, и так, да при чем тут атаман? Кто же его знает, что тогда в станице Советская власть была? Я вот что тебе скажу, — начал один из подошедших, обращаясь к рассказчику. — Перед утром стал бронепоезд на станции Ангелинской и начал садить по нашей станице. На первые разы шрапнели разорвались над лиманом, потом над каменной церковью, точнее уже. Большевики не знали на своем бронепоезде, есть ли белые в станице, или их нет вовсе.
Из ревкома тогда спешно выехали навстречу броне-поезду Олейник Корней, Левченко Капитон и Кочерга Владимир…
Оседлав общественных жеребцов — два вороных и один светло-рыжий под кличкой Чичисбей, на которого сел Левченко Капитон, как казак не в меру грузный, поехали так по направлению к станице Старо-Ниже-Стеблиневской, к железной дороге.
Как только выехали за станицу, попривязали на палки белые платки.
С бронепоезда рассмотрели — три всадника каких-то едут. Тогда стрельба тут же прекратилась. Командир бронепоезда, как только парламентеры наши приблизились к ним, вышел навстречу. Познакомились. Доложили, что в Ивановской избран ревком, Советская власть, значит. Вот как дело было, а то — атаман, на линейке…
Да, вокруг было неспокойно. Ходили слухи, что кадеты после Ставрополья двинулись на Екатеринодар. Наконец они овладели городом, и через несколько дней в начале августа станица была захвачена генералом Покровским. Сам он обосновался в станичном правлении. Начались зверства. Подвал при правлении набили арестованными. Бросили туда и одного из родственников Пантелеймона Тимофеевича. Помогал, говорят, красным. Павлуше с Васильком поручено было понести ему передачу в белом, завязанном на два узла платочке. Но продукты отобрал дневальный. Разговаривать пришлось через решетку, к которой протиснулся дядя. Бледный, с покрасневшими глазами, он силился улыбнуться. Просил их принести в следующий раз свежее белье — «на смерть», как сказал он. Возвращались домой молча. Тут Павел впервые в своей жизни почувствовал, что вот-вот заплачет от бессилия и жалости. Неужели никак нельзя ему помочь? Что и кому он сделал? Он ведь никого в своей жизни не тронул и пальцем…