Кроме Богдана, Павел хорошо запомнил и организатора и первого ректора единственного в ту пору на Кубани вуза С. А. Захарова. Особенно памятными станут ему, студенту выпускного курса, необычные торжества в апреле 1926 года. На торжественном заседании совета института отмечали 25-летний юбилей окончания Захаровым университета и начала самостоятельной работы. Среди огромного количества приветствий (более ста) пришло поздравление и от Международной ассоциации почвоведов.
Вот с какими словами обратилось к нему руководство сельскохозяйственного института: «История Кубанского сельскохозяйственного института неразрывно будет связана с именем С. А. Захарова, неутомимого и пламенного борца за процветание и развитие высшей агрономической школы на необозримых пространствах нашего Союза… Посвящая от лица института эти строки юбиляру в знак выражения нашей благодарности как основателю нашей школы, нашего уважения к его научным заслугам, мы тем самым исполняем наш долг не только перед ним, но и перед общественностью».
Блестяще читал лекции Захаров. Ему принадлежат слова: «Чтобы лекция хорошо получилась, надо волноваться». Нередко он так увлекался, что забывал о перерыве, по студенты, завороженные его рассказом, не замечали этого.
Павел узнал, что в голодном двадцатом году Захаров всю энергию сосредоточил на организации Политехнического института в Краснодаре. Жил оп тогда со своей семьей на квартире в доме сбежавшего за границу владельца. Чтобы поддержать семью, занялся выращиванием овощей на участке земли около дома. В конце концов ученый и оба его сына заболели брюшным тифом.
Выздоравливали медленно. И велика, говорят, была радость в доме, когда однажды их навестили два студента-кубанца с «гостинцами» — они принесли немного муки, четверть подсолнечного масла и косу кубанского лука «каба». Знали и любили студенты своего профессора. Сумел он за столь короткий срок завоевать доверие и симпатии своих подопечных.
Профессор П. И. Мищенко, близко знавший Захарова многие годы, вспоминает: «В 1919 году он переносит свою деятельность на Северный Кавказ, на Кубань, где организует новую высшую школу — Кубанский политехнический институт. Как сотрудник Сергея Александровича и по Тифлису, и по Кубани, пишущий эти строчки живой свидетель величайших физических, а часто и моральных страданий, выпавших на долю Сергея Александровича в это исключительное время, — холода и голода, время нищеты и болезней, время упорной борьбы созидающей воли человека с всеразрушающей стихией. Босой, в изорванном костюме из крапивного мешка, с котомкой за плечами, наполненной кабачками, самолично выращенными на краешке поля, спокойно шагал Сергей Александрович в это время по улицам Краснодара и, с улыбкой произнося излюбленное: «Все образуется», встречал ловившего его сослуживца и направлялся с ним в Ревком ходатайствовать о жилой площади или о выдаче задержанных крупы и соли.
Непрерывная напряженная работа, крайняя скудость питания, притом исключительно вегетарианского (С. А. издавна убежденный вегетарианец), несмотря на бодрый дух Сергея Александровича, истощили его физически, чувство усталости дало себя знать: в конце концов он не выдержал и сложил с себя звание ректора, оставаясь только деканом сельскохозяйственного факультета».
Таковы некоторые вехи биографии этого выдающегося русского ученого-почвоведа, юношей окончившего в Тифлисе гимназию с золотой медалью, затем ученика и последователя В. В. Докучаева, с 1908 по 1915 год преподавателя в Межевом институте Москвы, читавшего с 1909 по 1915 год приват-доцентский курс по почвоведению в Московском университете. Особенностью преподавательской деятельности все знавшие Сергея Александровича считали то, что он непрерывно лично принимал участие в полевой работе, «совершал маршруты, закладывал разрезы, описывая их, делая зарисовки; привлекая других участников тех или иных экспедиций, сам составлял почвенные карты и, наконец, сам писал отчеты по проведенным исследованиям».
Павел слышал, что, будучи на преподавательской работе в Грузии (кстати, и там он явился организатором и первым ректором Политехнического института), Сергей Александрович за многие свои затеи слыл среди профессоров «блаженным», а студенты называли его «папа Сережа». Он любил собирать раз в месяц студентов на «чашку чая» — в аудитории постоянно стоял большой самовар, и тут же хранились чайные приборы. Во время одного из подобных чаепитий, когда слушались доклады студентов и проводились их обсуждения, Сергей Александрович и поведал им о своем учителе Докучаеве.
— «Сегодня я буду беседовать с вами, — вдохновенно цитировал Захаров строки знаменитого почвоведа, — о царстве почв, о главном, основном богатстве России… все ничто в сравнении с ним; нет цифр, какими можно было бы оценить силу и мощь… нашего русского чернозема. Он был, есть и будет кормильцем России…»
Эту беседу «папы Сережи» Павел запомнил на всю жизнь, и с тех пор имя великого почвоведа стало для него святым. Он как бы воочию представил во весь рост эту богатырскую фигуру русской агрономии.
— Страстная, поистине исследовательская одержимость носила великого ученого по всей неоглядной матушке России и привела однажды в вашу ковыльную казачью степь, — продолжал Захаров. — Это он, автор знаменитого труда «Русский чернозем», когда-то определил, что около Екатеринодара почва содержит от 4 до 7 процентов перегноя, а около Майкопа — от 7 до 10… Еще Михаил Васильевич Ломоносов писал: «Нет сомнения, что чернозем не первообразная и не первозданная материя, но произошел он от согнития животных и растительных тел со временем». Эта руководящая идея Ломоносова и дальнейшие собственные исследования привели Докучаева к выводу, что почва есть природное тело, а чернозем — растительно-наземный слой, образовавшийся под покровом травянистой лугово-степной растительности.
Первый отрезок дороги Докучаева — от Тамани до станции Славянской — 112 верст — шел по слабо волнистой местности, изрезанной лиманами, среди которых и вился грунтовый большак. Время от времени ученый просил извозчика придержать лошадей, соскакивал с повозки и брал образцы почвы. И вновь продвигались по безлюдной степи. Местами плавни были покрыты густым лесом камышей. Видя это, Докучаев сделал заметку: «Думаю, что именно такие почвы, образовавшиеся среди камышей на илистом дне, и были приняты Странгвейсом и Гюо за чернозем на Таманском полуострове и при устьях Кубани и Терека…» Дорога извивалась между лиманами по перешейкам, состоявшим то из раковистого песка, то из песчано-илового грунта, то из желтовато-серого рухляка, все кружила, петляла, покамест не вывела на ровное место, не подбежала к станице Славянской. Здесь можно сделать и краткий привал, поменять лошадей, самому перекусить, попросить самовар в гостинице, сделать кое-какие записи в журнале путешествий…
И снова маячила кибитка в степи, колыхаясь по неровной дороге, среди непомерно рослых будяков, как челнок среди полынных степных волн. Окрест бежала сухая, совершенно ровная, как стол, однообразная высокая степь. Лишь одинокие курганы оживляли ее. «По недавним пашням, — записал Докучаев, — степь была покрыта громаднейшими чащами бурьяна, на целинах же и старых запусках растительность была довольно редкая с сильной примесью низкорослой полыни; но по низам я встречал здесь кукурузу и конопли невиданных мной размеров…»
Вот и столица Кубанского казачьего войска — Екатеринодар, который лежал не в пример только что пересеченной им местности в Прикубанской низменности, потонувшей в спасительной зелени.
Когда Докучаев проезжал эти места, его поразили облака летучей пыли, и он подумал: «В связи с этим обстоятельством находится и тот факт, что в Прикубанских равнинах мне нередко приходилось наблюдать поверх нормально лежащих почв серовато-белый налет, иногда толщиной до 5 сантиметров…»
— Можете представить себе, — продолжал Захаров, — как неприятно поразили его палы и пожары, искусственно производимые земледельцами, когда они сжигают степи ранней весной или поздней осенью, палы и пожары, при которых, как записал он, «сгорают не только наземные, но и подземные части растений, не только годовой прирост гумуса, но и давнишний его запас в почве. Очевидно, следовательно, если данное явление повторяется часто и продолжительное время, оно не может не сказаться вредным образом и на образовании чернозема…». Как видится, ничто не могло ускользнуть от пристального, внимательного и проникновенного взгляда Докучаева…