Уже далеко крыльцо правления, где ржавчина еще не успела покрыть кованые цифры кузнечной работы Митрофана Седина «1896» на козырьке. Позади подворье Савченко и чуткие белолистки, светло-серебристые на исподе, за оградой станичной церковки.
Ехал тогда Пантелеймон Лукьяненко в отдел по важному для себя делу. Все мысли его были заняты этим, и знал он, что нужнее для него сейчас ничего нет.
Вот проехали деревянный мост, и станица осталась за Ангелинским ериком. Чуток слева курился над невидимой отсюда Кубанью в легком низовом наземном тумане войсковой Красный лес, станичные сады над ним и ериком. Виноградники заметно выделялись ближними курчавыми шапками и темнели волнистыми шнурами вдалеке. Сюда ближе — рядок невысоких курганчиков — «рясны могилки» — и хутор Строкача островками высоких деревьев посреди ровной почти степи.
Слева и справа узнавал Лукьяненко коши дальних и ближних к нему по станице соседей-казаков. То тут, то там виднелись курени, сложенные из прутьев-хмеречи и кое-как обмазанные глиной. А иные, побеленные известкой, совсем копия станичных хат, не хватает только садочков да панычей с мальвами в палисадниках.
Далеко вокруг, насколько охватил глаз, раскинулось хлебородное поле. Хлеб налился и потяжелел, заметно склонился колосом долу. Невольно, неожиданно для себя самого Лукьяненко от переполнившей грудь светлой радости хлебной нивы, столь горячо и преданно любимой, от далеко окрест открывшейся жизни с невидимыми глазу перепелками и лопоухими зайчатами в житах, с колючими безобидными ежиками и писклявыми мышками, запел — куда и делись думки — сначала негромко, а затем во всю силу своего голоса. Старая, еще дедовских времен, песня вконец изводила душу печальной радостью и невозвратностью молодечества. «Ой, на гори тай жинцы жнуть…» — лилось над дорогой.
Вот смолкла песня, и на смену ей пришло треньканье пересохших колесных спиц. Затарахтели стальные шины по крупным сухим комьям на тракте. Да еще изредка мерно, с присвистом всхлестывают хвосты по крупам, сгоняя докучливых мух.
Песня песней, а на душу Пантелеймона Тимофеева забота нелегкая легла. Как еще обойдутся с ним в Славянской?..
Не раз и не два придется еще отбиваться от наветов, немало дать объяснений начальству в отделе, прежде чем отстоит он свое доброе имя. Слава богу, на станичном сборе выбрали атаманом его соседа Васильченко, а с него хватит. Пока на жалованье сидел, свое хозяйство распадаться на глазах стало. Дети — восемь душ, мал мала меньше, вся работа лежит на нем с Евгеньюшкой. Скорей бы Николай с Петром подрастали, все легче будет. Кончался июнь 1901 года. Пантелеймон Лукьяненко сидел в своей комнате в правлении и не спеша дочитывал приказ за подписью генерал-майора Бабыча, в коем предписывалось следующее:
«Утвердив в должности атамана в станице Ивановской урядника Алексея Васильченко, избранного станичным сбором на основании статей 123, 136 и 137… предписываю заведывающему 1-м участком Полтавского Округа настоящую копию приказа № 118 объявить станичному сбору, уряднику Васильченко, последнего приведя к присяге, приказать ему принять, а исправляющему должность станичного атамана Лукьяненко сдать все общественное имущество, хозяйство, деньги, дела и бумаги на законном основании с расписками по описям, допустить Васильченко к отправлению возложенной на него обязанности».
Тут же лежал акт, подписанный сегодня им и Васильченко. Согласно этому документу он передавал, а новоизбранный атаман принимал все станичное хозяйство. Его преемник на счету общества нашел 130 546 рублей «экономических сумм», из коих наличными в кассе было только 6017 рублей 26 копеек. Остальные же находились либо в Государственном банке либо в долгах по векселям. Приняты по акту четыре общественных жеребца-производителя и две лошади пожарного обоза, которые «оказались здоровыми и в теле», две «пожарных машины-насоса», три бочонка с тачками и другие принадлежности пожарного обоза. Значились там также и два здания хлебных магазинов и находящийся в них запасной хлеб в количестве 1580 четвертей озимого и 818 четвертей ярового. Две гребли и дощатая кладка через лиман требовали основательного ремонта. Мосты через Ангелинский ерик оказались неисправными, да и школьное здание с квартирами для учителей также требовало ремонта. Зато предмет его постоянной заботы и внимания — три общественные рощи с двумя караулками при них были в порядке. Троечные лошади и тарантасы со сбруями оказались также в неплохом состоянии, а вот тротуары и мостики по улицам нуждались в капитальном ремонте. Канцелярия станичного правления с делами была передана в полном порядке. Подписанная июля 24 дня 1901 года, бумага эта как будто освобождала его от всех предыдущих треволнений. Но впереди были новые испытания, и довольно серьезные.
После того как Пантелеймон Лукьяненко сдал свои полномочия, не раз пришлось ему съездить в том же месяце для объяснений в Славянскую. Жалобы станичников, незаконные действия которых он неуклонно пресекал еще не так давно, посыпались на его голову одна за другой. И только к началу ноября после долгих разбирательств и тяжб в Екатеринодар был послан рапорт с перепиской по жалобам урядника станицы Ивановской на бывшего станичного атамана Лукьяненко, которому и был объявлен выговор в качестве самой мягкой меры наказания. В рапорте было указание на то, что мягкость наказания обусловлена тем, что жалобщик урядник Яцько держал себя во время инцидента «дерзко перед станичным атаманом, что и подтверждено произведенным дознанием сотником Жуковым, почему и удар, нанесенный атаманом жалобщику, был вынужденный». Далее обосновывается мягкость меры наказания: «Как надо полагать, при составлении упомянутого постановления взяты были во внимание выдающиеся заботы названного урядника о благоустройстве станицы Ивановской, увеличение, благодаря тому же Лукьяненко, доходных статей в той же станице, отличное снаряжение казаков и поимка грабителей». Также отмечена была его активная роль в деле «розыска виновных в убийстве трех крестьян Бабенковых в марте месяце сего года, и вообще по управлению станицей».
Но беда не приходит одна. Стоило ему отойти от дел, как его снова призвали к ответу. На этот раз ему дали в руки прошение ивановского казака Льва Бережного, человека склочного и известного своим самоуправством. За небольшую мзду составил под его диктовку кое-как умеющий грамоте сосед эту бумажку, составил в выражениях крайне просительных и с явной целью разжалобить начальство. Подрагивает в непослушных от переживаний руках белый листок, и бегут, бегут корявые строки: «Наше Ивановское станичное общество несколько раз меня обижает так что я невсили более терпеть!
1-ое. За небольшой кусок толоки, мной съоранной меня общество ссадило с старого пая и сломали мой хутор. Дали мне у другом мести, а мою старую пай определили козаку Цыганку Емильяну даже что было мною посеянного то и посев мой прыказали Цыганку убрать сколько я ни просил общество на мою прозьбу необращает внимания, а именно бывший Атаман Лукьяненко на меня более сердится и поэтому мне общество позволило т. к. у меня 3 пая. то общество позволило одну иметь на мести, ну Лукьяненко и это устроил и даже что общество постановило приговор владеть одним паем, то Лукьяненко, бывши Атаманом по просьбе Цыганка выехал помощника урядника Павла Волошку и урядника Авраама Бескровного козака Сергея Зарубу козака Максима Бабия… ну как видно было, что этих лиц кто-то хорошо угостил, а потому когда они приехали то не могли старантаса слезть а падали строчь, кто куда попал и спали с утра до полудня, кроме козака Зарубы, который был не хмельной, той робил по порядку, ну когда помощник Волошка, Бескровный и Бабий проспались устали и безо всякой проверки отрезали моей пай шесть десятин Цыганку а мне осталось четыре, я обратился с просьбой к Атаману Лукьяненко за что у меня отняли шесть десятин земли, ну Лукьяненко Атаман с меня только смеётся (а у него, говорит, нет, вот ему и дали)…»
Прошло долгих полгода, прежде чем в декабре 1901 года ему было объявлено о том, что и в этом случае нет его вины, так как «в 1898 году Бережной, будучи соседом по паевому наделу с казаком Цыганком, самоправно распахал и засеял 1 и 1/4 десятины земли, принадлежащей Цыганку…». Многого стоило Пантелеймону Лукьяненко справедливое решение спорного вопроса, да и не только этого. Но помочь малоимущему или пострадавшему он считал всегда своим долгом, такая уж была его натура.