Агирре рѣшительно возражалъ.
– He разсуждайте, закройте глаза. Когда любишь, нечего размышлять. Здравый смыслъ и условности существуютъ для тѣхъ, кто не любитъ. Скажите «да», а время и добрая судьба все устроятъ.
Луна смѣялась, ей нравились серьезное лицо Агирре и страстность его словъ.
– Женихъ и невѣста на испанскій ладъ? Думаете, что меня это прельщаетъ? Вы уѣдете и забудете меня, какъ, несомнѣнно, забыли другихъ. А я останусь и буду помнить васъ. Хорошо! Мы будемъ каждый день видаться и говорить о нашихъ дѣлахъ. Здѣсь невозможны серенады и если вы бросите къ ногамъ моимъ плащъ, васъ сочтутъ безумцемъ. Но неважно! Будемъ женихомъ и невѣстой. Пусть будетъ такъ.
И говоря это, она смѣялась, полузакрывъ глаза, какъ дѣвочка, которой предлагаютъ забавную игру. Потомъ вдругъ широко раскрыла глаза, словно въ ней пробуждается забытое воспоминаніе и давитъ ей грудь.
Она поблѣднѣла. Агирре угадалъ, что она хочетъ сказать.
Она хотѣла говорить о своей прежней помолвкѣ, о женихѣ-евреѣ, который находился въ Америкѣ и могъ вернуться. Послѣ непродолжительнаго колебанія, она, не прерывая молчанія, вернулась къ своей прежней рѣшимости. Луисъ былъ ей благодаренъ. Она хотѣла скрыть свое прошлое, какъ поступаютъ всѣ женщины въ первомъ порывѣ любви.
– Хорошо! Мы будемъ женихомъ и невѣстой. Итакъ, консулъ, скажите мнѣ что – нибудь красивое, что говорятъ испанцы, когда подходятъ къ рѣшеткѣ окна.
Въ это утро Луна вернулась домой съ опозданіемъ, кь лёнчу. Семья ожидала ее съ нетернѣніемъ. Забулонъ сурово взглянулъ на племянницу. Кузины Соль и Эстрелья шутливо намекнули на испанца. Глаза патріарха стали влажными, когда онъ заговорилъ о Кастильѣ и консулѣ.
Между тѣмъ послѣдній остановился передъ дверью индусской лавки, чтобы поболтать съ Кхіамулломъ. Онъ чувствовалъ потребность подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своей чрезмѣрной радостью.
Цвѣтъ лица индуса былъ зеленѣе обыкновеннаго. Онъ часто кашлялъ и его улыбка бронзоваго бэбэ походила на скорбную гримасу.
– Кхіамуллъ! Да здравствуетъ любовь! Повѣрь мнѣ, я хорошо знаю жизнь! Ты вотъ все болѣешь и умрешь, не повидавъ священной рѣки твоей родины. Чего тебѣ недостаетъ, – это подруги, дѣвушки изъ Гибралтара или лучше изъ Ла Линеа, полуцыганки, въ платкѣ, съ гвоздикой въ копнѣ волосъ и легкой походкой! Вѣрно говорю, Кхіамуллъ?
Индусъ улыбнулся, не безъ оттѣнка презрѣнія, и покачалъ головой.
Нѣтъ! Пусть каждый остается среди своихъ. Онъ сынъ своего народа и живетъ въ добровольномъ одиночествѣ среди бѣлыхъ. Противъ симпатій и антипатій, коренящихся въ крови, ничего не подѣлаешь. Брахма, это воплощеніе божественной мудрости, раздѣлилъ людей на касты.
– Но, Бога ради, другъ мой Кхіамуллъ! Мнѣ кажется, дѣвушка въ родѣ той, на которую я тебѣ указываю, вовсе не достойна презрѣнія…
Индусъ снова разсмѣялся надъ его невѣжествомъ. Каждый народъ имѣетъ свои вкусы и свое обоняніе. Такъ какъ онъ считаетъ Агирре хорошимъ человѣкомъ, то онъ позволитъ себѣ открыть ему страшную тайну.
Пусть онъ посмотритъ на бѣлыхъ, на европейцевъ, гордящихся своей чистотой и своими банями? Всѣ они нечистые, и имъ присущъ запахъ, котораго они никогда ничѣмъ не уничтожатъ. Онъ, сынъ страны лотосовъ и священнаго ила, долженъ дѣлать надъ собой усилія, чтобы выносить ихъ прикосновеніе.
Отъ нихъ отъ всѣхъ пахнетъ – сырымъ мясомъ.
IV
Былъ зимній вечеръ. Небо было покрыто тучами. Было пасмурно, но не холодно. Луна и испанецъ шли медленнымъ шагомъ по дорогѣ, ведущей къ Punta de Europa, къ крайнему пункту гибралтарскаго полуострова.
Они оставили позади себя Аламеду и берега Арсенала, пройдя между тѣнистыми садами и красноватыми виллами, населенными морскими и сухопутными офицерами, огромными госпиталями, похожими на цѣлое мѣстечко и казармами, напоминавшими монастыри, съ многочисленными галлереями, гдѣ бѣгали кучи дѣтей или мыли бѣлье и посуду солдатскія женщины, эти смѣлыя скиталицы по свѣту, сегодня находившіяся при гарнизонѣ въ Индіи, а завтра въ Канадѣ.
Облачное небо скрывало берегъ Африки, такъ что проливъ имѣлъ видъ безграничнаго моря. Напротивъ влюбленной парочки простирались темныя воды бухты и въ сумеркахъ слабо вырисовывались черныя очертанія мыса Тарифа, словно сказочный носорогъ, на мордѣ котораго вмѣсто рога поднимался маякъ.
Сквозь сѣроватыя тучи проникалъ робкій лучъ солнца, треугольникъ тусклаго свѣта, похожій на излученіе волшебнаго фонаря, рисовавшій на темной поверхности моря большое блѣдно-золотое пятно. Въ серединѣ этого круга блѣднаго свѣта скользилъ, какъ умирающій лебедь, бѣлый мазокъ парусмой лодки.