Он пустился было в пространные объяснения, но тут за спиной у Гуттена раздался голос, при звуке которого он так и подскочил на стуле:
- Здорово, толстяк! Здорово, старый плут!
Гольденфинген радостно облобызался с новоприбывшим - рыжеволосым статным молодым человеком лет двадцати восьми.
- Как я рад нашей встрече, господин Федерман!
- Клаус! - вскричал, обернувшись, Гуттен.
А Штевар впился в лицо гостя внимательным взглядом. Федерман был среднего роста, волосы его и борода были тщательно подстрижены. Портило его лишь легкое судорожное подергивание головы - она то и дело откидывалась к левому плечу. Швабское наречие, на котором он говорил, звучало в его устах так певуче и музыкально, что Даниэль, хоть и был предубежден против Клауса, памятуя нелестный отзыв графа Циммера, почувствовал, что веселость гостя поневоле передается ему. Федерман приветствовал его с дружелюбной непринужденностью, не дожидаясь, пока ревнитель этикета Гуттен церемонно представит их друг другу. Все снова уселись за стол, бегло обмениваясь новостями. Кто-то сослался в разговоре на графа Циммера, и Федерман лукаво спросил у Штевара:
- Мне было и невдомек, сударь, что вы понимаете язык зверей! Как это вы сумели объясниться с этим боровом? - И, не получив ответа, повернулся к Гольденфингену: - Ну, поговорим о вещах более приятных. Скажи мне, толстяк, в добром ли здравии оставил ты свою красавицу Берту? Во всей империи не сыскать трактирщицы милее. А уж стряпня ее и вовсе чудо из чудес.
- Спасибо на добром слове,- поклонился моряк.- Непременно передам жене.
- Что занесло тебя в Ульм? - спросил Гуттен, дотоле молчавший.- Я полагал, ты уже плывешь в Венесуэлу.
- Отчаливаем завтра на рассвете. Я приехал проститься с матерью и отцом. Со мной несколько латников и двадцать четыре силезских рудокопа. Ну, а ты что намерен делать? Неужели так до старости и будешь бегать с поручениями их величеств?
- Ради бога, замолчи, Клаус! - взмолился Филипп.- Разве тебе не ведомо, что моя служба зиждется на строжайшем соблюдении тайны?
- Да какая там тайна! Здесь, в Ульме, каждая собака знает, кто ты и чем занимаешься. На рыночной площади один из моих латников сказал мне: "Только что прибыл Филипп фон Гуттен, любимый государев гонец". А когда я спросил у какого-то старика, где тебя найти, он не только указал мне эту харчевню, но и добавил: "Он - вылитый Альбрехт Дюрер в молодости". Ты видел в Нюрнберге его автопортрет? Действительно, похож как две капли воды: темно-русые длинные волосы и скорбный лик Христа. А почему бы тебе не отправиться со мной в Индии? - внезапно перебил он себя.- Может, там твое счастье? Вернешься, обретя и деньги, и опытность.
- И думать нечего! Турки собираются осадить Вену, угрожают Европе. Мое место - подле императора и эрцгерцога.
- Ах, это старо как мир: Восток воюет с Западом. Сулейман ничем не лучше и не хуже Аттилы или Чингисхана. Скоро ему надоест это все, и он опять заберется в свое логово. Едем-ка лучше со мной в Индии, Филипп фок Гуттен!
- Сударь,- почтительно напомнил Гольденфинген,- нам пора.
Они не спеша дошли до пристани. Солнце садилось. Матросы отдали швартовы, и судно двинулось вниз по течению. Федерман весело крикнул на прощанье:
- Прощай, рысачок!
Свежий вечерний ветер, задорная дунайская волна несли парусник. Гуттен хмуро смотрел на воду.
- "Рысак их величеств"! - горестно бормотал он.- С восьми лет прилипло ко мне это прозвище. Я не слезаю с седла, я живу на коне, только кони эти все время разные, и ни один из них не принадлежит мне. Каждое утро я пересаживаюсь на нового, а если везу сообщение особой срочности, меняю коней до трех раз за сутки. Сегодня Ульм, завтра Регенсбург или Штауфен, Лион, Толедо или Севилья. Я передаю секретные сведения от эрцгерцога императору, от императора - эрцгерцогу. Ни разу не отдыхал я больше трех недель, ни разу не оставался в одном месте дольше трех месяцев. Двести миль покрыл я только для того, чтобы осведомиться у графа Циммера, любит ли он государя. Пятнадцать дней бешеной скачки - и все для того, чтобы задать ему один-единственный вопрос. Гонцу прославиться не суждено.
- Сударь,- окликнул его Гольденфинген,- нравится ли вам наша река в этот вечерний час?
- Нравится,- вяло отвечал он.
- Дунай - главная дорога Европы. До войны я ходил до самого Черного моря, в Крым. Теперь, правда, довольствуюсь тем, что плаваю от Ульма до Вены.
- И вам не надоела такая жизнь? Вечно в дороге, хоть дорога эта сама движется под вами?
- Боже сохрани! Нисколько не надоела, хоть я и женат на самой красивой женщине во всей Швабии - господин Федерман сказал вам чистую правду. На паях с моим отцом она держит постоялый двор на Аугсбургской дороге, и это приносит нам недурной барыш.
- Позволь тебя спросить тогда: зачем же, имея хорошую жену и выгодное дело, бултыхаться в этом корыте?
- Скажу вам по совести: мне непременно надо встречать закат в одном месте, а восход - в другом. И как ни люблю я свою Берту и старика отца, а больше недели с ними рядом не выдерживаю. Что-то гонит меня в дорогу, словно я от самого себя убегаю или в меня вселяется бес.
- А что жена на это говорит?
- Не противится. Мне с ней чертовски повезло,- довольно засмеялся он.Она, сознаюсь вам, одержима тем же недугом. Не может долго быть бок о бок с одним мужчиной. Первый ее муж - она прожила с ним четыре года - держал ее на своей мызе чуть ли не взаперти, она, кроме уток да кур, никого и не видела. Впору было отчаяться, но тут, на счастье, господь прибрал супруга. Она и поклялась, что выйдет замуж только за того, кто от времени до времени будет отпускать ее на волю. Вот потому мы и живем с нею так мирно и счастливо.
Гуттен, заинтересованный и в то же время слегка раздраженный, спросил, желая найти причину своему недовольству:
- А дети у вас есть?
- Бог не дал.
Гуттен нахмурился.
- Что за диковина? Не навели ли на нее порчу? Четыре года замужем, сменила двоих мужей - и до сих пор не понесла? Воля твоя, тут дело нечисто.
Гольденфинген раздумчиво почесал в затылке.
- Не вы первый, сударь, задаете мне этот вопрос. В точности о том же самом спрашивал меня рыцарь фон Шпайер в бытность свою в Ульме. Фон Шпайер собаку съел на богословии и чертологии и ведьм преследует безжалостно.