– Да-да! – воскликнул он, припомнив, как танцуют на дощатом помосте цыгане. – Сначала они пристукивают каблуками еле слышно – и впрямь точно лошади у коновязи, терпеливо ожидающие седоков. Но вот они одушевляются, и каблуки их грохочут часто, как будто целый эскадрон тронулся с места; вот он идет шагом – это короткая, размеренная дробь, потом перешел на рысь и вот, наконец, мчится галопом, наводя ужас на врага. Я люблю сражения! Люблю запах пороха, грохот и рев пушек, ослепительное зарево пожаров, стоны женщин – сладкой добычи победителей! Но ведь сражения происходят не каждый день: большую часть времени солдат живет в тишине и покое и томится, как на проповеди. Ах, это ожидание бесит меня, изводит, губит! Да и будут ли в этой Америке сражения? Говорят, тамошние мужчины хрупки и слабы, а ростом с десятилетнего ребенка. Один верховой кастилец справится с целой сотней таких. Если это так, то незачем и отправляться в Новый Свет – что за удовольствие убивать, не рискуя быть убитым?! Наслаждение – пронзать врагов копьем, ожидая, что и тебя вот-вот продырявят насквозь; наслаждение – рубить головы, молясь богу, чтобы не слетела с плеч и твоя собственная. Да и тамошние чудеса в решете мало меня занимают. В Индиях нет врагов, но зато золота в избытке. Нет, отец был прав, когда повторял: «Война – это занятие для мужчин, а не для старцев». Через пять лет мне будет уже тридцать четыре года… Погоди-ка, – перебил он себя, – что это за парень прошел мимо, поглядел на меня, но не поклонился? Вроде бы я его знаю… Но откуда?.. У меня скверная память на лица. Едва запоминаю тех, кто у меня под началом… Но на этом наш мундир. А лицо девичье… Может, он брат одной из тех, кто грел мне постель?
«Франсина! – осенило его. – Но что эта потаскушка здесь делает и для чего переоделась мужчиной? Зачем она остригла волосы?»
Он резко натянул поводья, развернул коня и поскакал назад, шепча: «Я разыщу этого оборотня, где бы он ни прятался!»
Но искать не пришлось: на первом же углу в окружении четырех других парней Лопе нашел того, за кем гнался.
– Скажи-ка мне, толстяк, – спросил он повстречавшегося ему Гольденфингена, – что это за белобрысый юнец, который потешает своих приятелей?
– Вон тот? Это мой земляк. Зовут его Франц Вейгер.
– Ты уверен, что земляк, а не землячка? Уж больно он смахивает на женщину.
Гольденфинген расхохотался:
– Да, он не вас первого сбивает с толку. И обличье у него, и повадка – все как у бабы. Однако же он мужчина. Я самолично, дабы пресечь сплетни, велел ему прилюдно разоблачиться.
– Значит, мужчина? Ну хорошо!.. – в ярости вскричал Лопе.
– Да что стряслось?
– А то, что этот твой земляк – низкий распутник! Педераст!
– Такая слава ходила о нем и в наших краях, но я-то думал, на него наговаривают по злобе.
– Клянусь тебе, он педераст!
– Да откуда ж вы знаете? – наморщил лоб Гольденфинген.
– Прикинувшись женщиной, он обманул одного моего знакомого…
Улыбка вмиг сбежала с лица моряка.
– Вот это дело другое. Раньше до меня доходили какие-то слухи, но теперь вижу, они не с ветру взяты. Надо выгнать его вон… Ай-ай-ай, – захихикал он в кулак, – представляю, какую рожу скорчит дон Хорхе Спира, когда проведает об этом деле. Он-то взял его в пажи и так привязался к нему, что позволяет ночевать в своей каюте…
– Поклянись мне, что не упомянешь даже моего имени.
– Будьте покойны. Я умею держать язык за зубами. Но услуга за услугу: и вы не проговоритесь…
– Неужто капитан-генерал?..
– Да нет же, клянусь богом! – засмеялся моряк. – Я лишь имел в виду, что никто не знает наверное, как обернется это некрасивое дело. Надо держать ухо востро. Господь сурово карает за такой грех, насылает несчастья и беды, а потому опасно выходить в море с извращенным распутником на борту. Я уверен, в нем – корень всех зол.
В ночь на восьмое декабря был назначен выход в море. Хорхе Спира велел глашатаям объявить, что с проклятием, тяготеющим над экспедицией, покончено и что в тот миг, когда корабли снимутся с якоря, злые чары будут развеяны.
Филипп, всецело полагаясь на мудрость столь осведомленного в вопросах демонологии человека, каковым, по его мнению, был Хорхе Спира, задолго до заката поднялся на борт своего корабля, чтобы приготовить его к отплытию. Когда солнце зашло, он увидел, что с бушприта адмиральской каравеллы в море спускают железную клетку, в каких держат до суда взбунтовавшихся матросов. В клетке и на этот раз кто-то был.
– Это негр! – воскликнул Филипп. – Что же натворил Доминго Итальяно, такой усердный и услужливый человек, чем заслужил он такую кару? Неужели это из-за того пса, смытого в море во время бури? Наказание несоразмерно вине. Это паж Спиры донес ему! Проклятый соглядатай! Но ведь Доминго – мой подчиненный, как можно было даже не уведомить капитана?.. Клетку обкладывают новыми и новыми вязанками соломы: значит, бедняге предстоит долго просидеть там… Осенние ночи студены…
Клетка уже касалась поверхности воды. Когда корабль двинется, волны будут захлестывать ее. Жестокая кара за такую малость!
В десять часов на небосклон выплыла красноватая луна.
– Луна доктора Фауста! – с тревожным предчувствием пробормотал Филипп.
На море был штиль. Ярко горели бесчисленные огни в порту. На пирсе собралась толпа, и люди прибывали с каждой минутой. Запели трубы, ударили барабаны. Палубы вмиг заполнились матросами. С адмиральской каравеллы спустили шлюпку, в которую спрыгнули четверо с зажженными факелами. Кто-то подошел к Гуттену. Он обернулся и увидел Доминго Итальяно.
– Как, ты здесь? – растерянно спросил Филипп. – А я думал, это тебя посадили в клетку. Вижу – чернокожий…
Доминго расхохотался:
– Тот, кто сидит там, такой же белый, как вы. Просто его вымазали смолой. Сейчас его сожгут живьем. За мужеложство…
В этот миг над клеткой взметнулось пламя. Из огня долетел отчаянный вопль Франца Вейгера.
Распустив паруса, каравеллы торжественно и величаво двинулись в открытое море. Заживо сгорая в железной клетке, паренек из Швабии освещал им путь в Новый Свет.
II
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Новый Свет
10. ПЛАВАНИЕ
Восьмой день скользили каравеллы по безбрежному океанскому простору, держа курс на юг.
Филипп стоял на корме и вглядывался в это синее пространство, уходящее за четко очерченную линию горизонта. Неподалеку сидели, собравшись в кружок, Веласко, Себальос, Перес де ла Муэла и Франсиско Мурсия де Рондон. Было полное безветрие, но корабль вдруг сильно продвинулся вперед. Франсиско Веласко прищурил глаз:
– Что бы там ни говорили опытные мореплаватели, а посмотришь на это, так и кажется, что тебя несет в какую-то пропасть, а на дне ее тебя поджидает, разинувши пасть, морской змей.
– Молчи, осел! – ответил Себальос, не отрываясь от своего занятия: он завязывал на шкерте морские узлы.
– Осел-то не я, а та тварь, что обрюхатила твою мамашу! – неожиданно вспылил Веласко, проворно вскочив.
– Веласко! – обернувшись к ним, строго прикрикнул Филипп. – Придержи-ка язык. Нечего устраивать бабьи свары!
– А что я? Вы вот ему скажите…
– Довольно! – рассердившись, оборвал его Филипп.
– Поглядите-ка, как он тоскует – точь-в-точь прекрасная дама, покинутая своим кавалером! – насмешливо воскликнул Перес де ла Муэла, указывая на вторую каравеллу, шедшую совсем близко от «Швабии»: у борта, печально уставившись в море, стоял Лопе де Монтальво. Ему было от чего грустить: вскоре после того, как Спира назначил его капитаном, он отменил собственный приказ, и место Лопе занял какой-то немец.