Гуттен собрался было проучить его за дерзость, но в эту минуту Хуан де Вильегас дернул его за рукав.
– Ради всего святого, успокойтесь, дон Филипп! – зашептал он. – Пойдемте со мной, не надо лезть на рожон. Ваши слова могут навлечь на вас серьезнейшую опасность. Санчо де Мурга, закоренелый злодей самого низкого разбора, сказал вам правду – в преступлении повинен не он, но губернатор. Зачем вы угрожали ему, человеку, совершившему столько ужасных убийств? Разве вы не понимаете, что можете оказаться его следующей жертвой?
– Вы правы, дон Хуан. В будущем я постараюсь быть поосмотрительней.
– И я, и все остальные знают, что вы, дон Филипп, – человек редкой цельности и благородства, но все же выслушайте меня. Перед вами выбор: или бесстыдно лгать и изворачиваться, как пойманный с поличным цыган, – и тогда вы вернетесь в Коро живым. Или тайно избавиться от Спиры и самому возглавить экспедицию. Будьте уверены, что все мы поддержим вас…
Внезапно из-за дерева вынырнул Спира.
– О чем это секретничает мой помощник и дон Хуан де Вильегас? – спросил он с ласковостью, за которой легко угадывалась злость.
– Вот хорошо, что вы пришли, ваша милость, – отвечал Вильегас, мгновенно сменив заговорщический тон на самый почтительный. – Я как раз высказывал дону Филиппу свое беспокойство по поводу того, что запасы провианта истощаются: маиса осталось на три дня, и я всерьез опасаюсь, что добыть его нам будет негде. За последние две недели нам не попалось ни зернышка. Наши охотники возвращаются с пустыми руками. Если не случится чуда, нам вскорости будет грозить голод.
Участники экспедиции рыскали в поисках пропитания: ели лягушек и змей, от одного вида которых у Филиппа начиналась тошнота; изловили каймана, но от него так несло мускусом, что их тут же вывернуло наизнанку; убили и съели ягуара, несмотря на отвратительный вкус его мяса. Франсиско Мурсия де Рондон и Лионсио вернулись как-то раз с охоты, неся тушу большой обезьяны. Они освежевали ее и зажарили на вертеле, а потом с жадностью набросились на еду. Гуттен, скривившись, сказал бывшему секретарю короля Франциска:
– Ну как вы можете это есть? Похоже на трупик ребенка…
Но тот отвечал ему с просветленным взором и набитым ртом:
– Какая разница между этой мартышкой и молочным поросеночком? Никакой. Жалко только, что мало.
Один из псов ни с того ни с сего набросился на индейца Лионсио, сбил его с ног и вырвал клыками изрядный кусок из бедра.
– Собачка-то вовсе дикая стала, – заметил Франсиско Веласко, хватая свой арбалет. – Лучше уж мы ее, чем она – нас.
Стрела пробила собаке грудь.
– Надо ее съесть, – добавил он и большим ножом прирезал собаку, бившуюся в предсмертных судорогах.
Всех остальных собак по единодушному приговору членов экспедиции постигла та же участь. Спира, узнав об этом, впал в ярость и не смог сдержать слез досады. Неунывающий же Веласко подвел итог этому происшествию:
– Если голодная собака бросается на своего хозяина, будет справедливо, если голодный хозяин съест ее.
А голод между тем наступал. Кончился маис; доели последние маниоковые лепешки. В глазах у людей появился странный блеск. Перес де ла Муэла разрезал свой кожаный щит и принялся варить его.
– В конце концов, этот щит когда-то хрюкал и рыл пятачком землю. Приглашаю вас отведать, дон Филипп, когда уварится, кушанье выйдет на славу.
– Да нет, я предпочитаю жевать траву и съедобные корни: можно обмануть голод. Пробовали ли вы сердцевину пальмового дерева? Она очень нежная и вкусная, – ответил Гуттен.
– Поглядите-ка на этих несчастных: они выкапывают из земли червей и поедают их.
– Голод не тетка! – сказал Мурсия. – Знаете, какой сон видел я нынче ночью? Как будто я сижу в Девичьей башне вместе с королем Франциском и передо мною – жирный фазан и вот такая гора перепелок…
– Ради бога, замолчите! – взмолился Лионсио. – Я вас самого сейчас съем!
– Сегодня умерло шестеро, вчера – четверо. Если так и дальше пойдет, все передохнем с голоду. Что ж сидеть сиднем! – воскликнул Мурсия, одушевляясь. – Пойдем, Лионсио, промыслим чего-нибудь!
Они отправились на охоту, а Веласко, Себальос и еще четыре солдата решили последовать их примеру. Они прошли около двух лиг и уже углубились в лес, как вдруг Себальос оступился и упал, вскрикнув от боли.
– Ты сломал себе ногу, – осмотрев распухшую лодыжку, сказал Веласко. – Ходить не сможешь. Эй, вы, ступайте в лагерь за лошадью, а я побуду с ним.
– Позвольте нам сперва поискать пропитания, – попросил один из солдат. – Ведь пока даже змей не попалось. Отыщем еды, вернемся, смастерим носилки и снесем его в лагерь.
– Ладно, черт с вами. Я останусь тут. Арбалет мой при мне, отобьемся в случае нужды, хотя даже ягуар не сунется к таким оголодавшим парням.
Стемнело, а четверка охотников так и не возвращалась.
– Ох, Веласко, как болит нога и как хочется есть, – стонал Себальос.
Взошла луна. В листве забилась какая-то крупная птица.
– Слышишь, Франсиско? Бог послал нам угощеньице. В лунном свете вырисовался силуэт птицы, похожей на индюка.
– Это паухи, – обрадовался Себальос. – Осторожно, не спугни ее и не промахнись… Ах, какое у нее нежное мясо!.. Помоги мне приподняться, у меня глаз верней.
Веласко, не отвечая ему, прицелился и выстрелил. Птица с глухим стуком упала наземь.
– Попал! Хвала господу! Теперь разведи костер, а я ощиплю ее.
Затрещали в огне сучья. Веласко, вздев тушку на саблю, жарил ее. Лицо Себальоса было искажено страданьем, в глазах появилось зверское, плотоядное выражение.
– Долго еще? Я умираю с голода…
– Вот и умирай.
– Что? – в ужасе переспросил тот.
– Вспомни-ка ту ночь в Варавариде! – злобно ответил Веласко, и в словах этих Себальос услышал свой смертный приговор.
Рано утром солдаты обнаружили на поляне труп Себальоса, обглоданные кости паухи и крепко спящего Веласко.
– Что тут было, капитан? – спросил старший.
– Подох с голоду, – сонно отозвался тот. – При моем посредстве. У нас с ним давние были счеты.
Четверо солдат невольно вскрикнули.
Веласко поднял наконец голову и увидел рядом Мурсию со связанными за спиной руками и колодкой на шее.
– А с ним что стряслось? Почему вы его скрутили?
– Ох, сеньор капитан, ваш поступок – невинная шалость по сравнению с тем, что натворил этот негодяй. Представьте только: он убил индейца Лионсио, а потом зажарил на вертеле, как барашка. Мы застигли его в ту минуту, когда он, точно дикий зверь, пожирал его.
– Господь всемилостивый! – вскричал Веласко, придя наконец в себя. – В чем согрешили мы пред тобою, что ты караешь нас так страшно?!
– Ох, верные ваши слова, капитан, – подхватил солдат. – Проклято наше предприятие!
– Конечно, проклято, – рыдая, ответил Веласко, – а виноваты во всем немцы!
По возвращении в лагерь Веласко с той же яростью крикнул Спире:
– Это вы, немцы, навлекли на нас нечистую силу, и она не отвяжется, покуда всех не погубит!
Желтое лицо губернатора пошло пятнами.
– Молчать! Вы еще смеете возвышать на меня голос, подлый братоубийца! Заковать его в цепи и убрать с глаз моих! А вы, – он перевел взгляд на Мурсию, – ступайте вон! В экспедиции вы больше не состоите! Ступайте туда, где вы убили Лионсио!
Мурсия неуверенной поступью направился к лесу, потом обернулся и выкрикнул:
– Да будут прокляты Вельзеры ныне и присно и во веки веков!
Он двинулся было дальше, но в руках у Гольденфингена грянула аркебуза, и секретарь Франциска Первого упал замертво.
Голодающая экспедиция брела по равнине. Каждые три дня забивали лошадь, но крошечный кусок конины не утишал, а только подхлестывал голод. Обнаружили обглоданные кости еще одного индейца, пропавшего незадолго до этого, разыскали и четверых солдат, совершивших это злодеяние. Спира сначала распорядился казнить их, но потом отменил приказ, рассудив, что людей и без того совсем почти не осталось и нечего зря проливать кровь. В ту же ночь один из людоедов умер в страшных муках.