Стальные глаза лежащего в гамаке пристально вглядываются в густые заросли акации. Невиданного цвета луна выплывает из-за вершины. Снизу, из долины, веет легкий ветерок, не давая погаснуть вялому пламени костерка, вокруг которого дремлют измученные переходом люди. Отроги горной цепи громоздятся крепостными башнями, сулят защиту. Там, за перевалом, Коро и океан.
– Доктор Фауст, доктор Фауст, – бормочет человек в гамаке. – Сколь обширна твоя ученость, сколь велика твоя мудрость! Но вот и минуло двенадцать лет со дня твоего пророчества, а я жив, и я – здесь. Я побывал в Эльдорадо, я видел Дом Солнца! Нет, не индейский касик ежеутренне омывается золотой пылью, а женщина по имени Коньори, царица амазонок. В память нашей встречи, в благодарность за то, что понесла от меня, она подарила мне вот это изумрудное ожерелье. Она зачала, и она родит девочку, если хочет еще пожить на этом свете! Душа моя изъязвлена изменами, но кому придет в голову, что в этих отрепьях запрятано сокровище ценою две тысячи дукатов?! Я видел столько ужасов, насилий и бесчинств, что не выдумать самому фон Шпайеру. Ты был прав, доктор Фауст, когда предрек мне бесчисленные испытания, но слова о моей смерти, так напугавшие добряка Гольденфингена, оказались лживы. Далеко позади остался Окуйо. Проклятый писец со своими головорезами теперь не догонит меня. Восемь дней пути пролегло между нами. Отдохнув, мы перевалим через горы, спустимся в Коро, а там сядем на корабль, уплывем в Испанию. Меня снова примет император. Я расскажу ему, как страстно желаю покорить страну омагуа, которые возводят дома с серебряными стенами под золотыми крышами. Я получу соизволение государя. А потом я приеду в Штауфен, и приду на могилу, где лежат твои кости, и помолюсь за твою навеки погубленную душу. А потом, как когда-то, я поеду верхом с милым другом Даниэлем Штеваром и ландграфом Циммером, полновластным хозяином дивного края… Помнишь ли ты, доктор Фауст, как начиналась вся эта история? Стояло лето, мы скакали по цветущим зеленым лугам. Сколь отлично благодатное плодородие Германии от этой красной, иссушенной, ощетинившейся шипами, умирающей от жажды земли!
– Быть не может, Филипп, – удивленно проговорил ландграф Циммер, – быть того не может, чтобы этот проходимец Варфоломей Вельзер снаряжал войско в Новый Свет на поиски Дома Солнца!
– Ручаюсь вам, – отвечал юноша, приподнявшись на стременах. – Амвросий Альфингер с тремя сотнями людей высадился в Венесуэле двадцать четвертого февраля 1529 года.
– Полгода назад?
– Да, сударь.
– Ты хорошо осведомлен, Филипп, – одобрительно заметил граф, переводя своего коня на шаг.
– Не забудьте, граф, – с долей насмешки произнес Даниэль Штевар, – что наш Филипп состоит не только в услужении у августейшей семьи, но и в родстве с Вельзерами. Он их родня и должник, разумеется.
Гуттен, не поддержав шутливого тона, отвечал сурово:
– Повсюду ищут людей для похода в Венесуэлу.
Николаус Федерман отправился в Силезию набирать тамошних рудокопов.
– Не могу этого постичь! Его высочество эрцгерцог Фердинанд – да продлит господь его дни! – просит у меня солдат, чтобы отбить наседающих турок, а сам тем временем шлет войска в Новый Свет. Что происходит с испанцами?
– Неужто вы не знаете, каковы они: воюют, лишь когда хотят и где хотят. А не хотят – нет такой силы, которая заставила бы их взяться за оружие. Говорят, в иных местах они посылают вместо себя наемников.
– Не они одни. Кроме двадцати ландскнехтов – а это две трети моего воинства, – мне нечего предложить его высочеству. Разве что горсточку добровольцев: запись уже объявлена. Сомневаюсь, однако, что найдутся охотники защищать Вену от турок. Это гиблое дело. Никто не пойдет: некого грабить, некого насиловать.
– Вы полагаете, граф, – недоуменно спросил юноша, – что люди отправляются на войну только ради добычи и женщин?
– А как же иначе, любезный мой Филипп? Войско стоит на трех китах: первый – это наемники, сделавшие игру в жмурки со смертью своим ремеслом; второй – это добровольцы, еще не отрешившиеся от юношеских мечтаний; а третий – это мы, знатные люди, потомки тех, кто когда-то пошел на войну опять-таки своей охотой или по найму, кому повезло и кто выжил.
При этих словах Филипп фон Гуттен состроил недовольную гримасу, Даниэль Штевар издал сдавленный смешок, а граф Циммер, довольный своей речью, подкрепил ее громовым раскатом хохота.
– Я не противлюсь тому, что наши бюргеры становятся день ото дня все сильней, – заметил он и, натянув поводья, остановил коня у придорожной харчевни. – Взять хоть семейство Вельзеров – это ли не доказательство моей правоты?! Ну да ладно! Политику побоку! Надо промочить горло доброй кружкой пива!
Из дверей таверны донесся залп проклятий и грохот разбиваемой посуды.
– Что там творится? – спросил граф.
Человек преклонных лет отчаянно отбивался от двух жирных монахов. В конце концов он получил жестокий удар по лицу и, обливаясь кровью, рухнул наземь.
– В чем дело? – строго и властно обратился к монахам Циммер.
Увидав перед собой графа, монахи и сопровождавшие их латники немного унялись.
– Просим прощенья, ваша светлость, – ответствовал самый тучный. – Воздаем по заслугам этому проклятому колдуну. Он похвалялся тем, что продал душу дьяволу. За подобные еретические речи негодяя подобает не только предать анафеме, но и спалить живьем.
– Едва лишь мы прознали о его приходе, как тотчас решили взять его, – добавил второй монах. – Но этот вероотступник при содействии своего пса – вот он, ваша светлость, – обуянного дьяволом, по словам самого же хозяина, и при попустительстве кабатчика и невежественных простолюдинов оказал сопротивление правосудию. Пришлось применить силу, оттого у него и кровь на лице.
– Правду ли говорят достопочтенные отцы? – спросил Циммер.
– Правду, ваша светлость, – юношески звонким голосом сказал старик. – Но ярость их есть чадо их алчности. Я отказался раскрыть им секрет философского камня.
– А тебе известен этот секрет? – с загоревшимися глазами воскликнул граф.
– Ах, да неужто бы я тогда носил отрепья и утолял жажду благодаря добросердечию этих бедных людей, которые надеются, что я сумею вразумить их и указать им путь к счастью?
– Он колдун и еретик! На костер его! – завопил тучный монах.
– По приказу Святейшей Инквизиции мы должны задержать этого человека. Посторонитесь, ваша светлость… Стража! Взять его! – поддержал спутника второй монах.
Огромный черный пес угрожающе зарычал.
– Сидеть, Мефистофель! – не повышая голоса, приказал старик.
Пес успокоился, а солдаты, двинувшиеся было к еретику, остановились.
– Правда ли, – недоверчиво спросил Циммер, – что в твою собаку вселился дьявол?