Сведения касика несколько остудили пыл испанцев. Мнения разделились: одни предлагали вернуться в Коро за подкреплением и припасами; иные же – и Эстебан Мартин в их числе, – напротив, вызвались идти на разведку. Спира молча и внимательно слушал тех и других. «Половина хочет идти назад, половина – вперед», – думал он.
– Маэсе Мартин, – молвил он наконец, – отберите сорок добровольцев и немедля отправляйтесь вниз по реке. Я же с остальным отрядом буду ожидать вас здесь.
Своей охотой согласились идти сорок три человека, и уже через час пристыженные и смущенные солдаты глядели, как их товарищи во главе с переводчиком один за другим исчезали в густых зарослях.
– Прощайте, сосунки! – крикнул один из добровольцев. – Остерегайтесь здешних индейцев: как бы они не истолковали ваше малодушие превратно и не взяли вас себе в наложницы!
Через четыре дня пошли проливные дожди, и, хотя густая листва крон плотным навесом задерживала воду, по стволам беззвучно катились вниз струйки, и земля в конце концов размокла. Только теперь поняли испанцы, с каким расчетом строили индейцы свои хижины на широченных ветвях: вовсе не потому, что боялись хищников – кроме дроздов, здесь не было ни животных, ни птиц, – а спасаясь от потопа.
Солдаты проводили в унынии и печали целые часы, складывавшиеся в дни и недели.
– Лучше нам бы пойти с переводчиком, чем сидеть на жердочке на манер мартышек да глядеть, как подступает вода, – мрачно сказал один из них.
– Хуже нет, чем оробеть не вовремя, – вздохнул другой. – Не все ли равно, где мокнуть – там или здесь? В Варавариде были хоть индеаночки смазливы, а здесь такие рожи, что с души воротит. Ничего у них нет, кроме вшей да блох.
– Пари держу, – встрял в беседу третий, – что если Мартин и прочие отыщут Дом Солнца, то, не раздумывая долго, возьмут, сколько могут, и смоются.
– Я сам этого опасаюсь, – сказал Перес де ла Муэла. – Минуло уже три недели, а о них ни слуху ни Духу.
Внизу раздались какие-то крики. Гуттен и лекарь первыми соскользнули на землю и увидели Лопе де Монтальво, державшего под уздцы коня. Соскользнувший с седла всадник безжизненно висел на стременах.
– Это Эстебан Мартин! – крикнул Лопе. – Он весь изранен и чуть дышит. Индейцы нашли его на берегу. Мне кажется, он при смерти.
– А где остальные? – спросил прибежавший Спира. Мартин с трудом открыл глаза.
– Что произошло, маэсе Мартин? – продолжал допытываться губернатор. – Где ваши люди?
– Всех убили, – еле выговорил переводчик. – Я один спасся… Дальше не ходите… Это предприятие проклято… Назад, ребята, назад…
На этих словах он впал в беспамятство и через три дня, так и не придя в себя, умер.
В ночь его смерти Спира мрачно сказал Филиппу:
– Большая потеря. Он был превосходный переводчик и проводник. Но для него это наилучший исход: ничего хорошего не ожидало бы его по возвращении в Коро. – И продолжал, отвечая на недоуменный взгляд Гуттена: – Почтенный маэсе Мартин был приверженец катаров – богомерзкой ереси, некогда пышно цветшей в Европе. По приказу папы города, где гнездились катары, еще триста лет назад были сметены с лица земли, а сами они истреблены поголовно. Катары считали себя праведниками, хотя не верили в непорочное зачатие и не считали самоубийство грехом, полагая, что оно угодно богу.
– Не может быть, чтобы Мартин…
– Может, может! Помните историю с уткой? А перепончатая лапа, которую он вырезал, украшая алтарь? Помните?
– Помню.
– Вот тогда я впервые заподозрил неладное. Катары, ведущие свой род от остготов, рыжеволосы, как Мартин, и мочка правого уха у них плотно приращена к щеке, ибо бог шельму метит. Они идолопоклонники и, кроме господа нашего, поклоняются еще и утке, почему и не едят ее мяса. Одно из их божеств именуется Утиная Королева, и на первый взгляд изображение ее ничем не отличается от образа Пречистой Девы. Но если приглядеться, можно увидеть, что ноги у нее – точь-в-точь утиные перепончатые лапы. Катары еще до Лютера оспаривали непогрешимость папы… Знаете ли вы, как они сносятся друг с другом? Через трубадуров и хугларов…
– Не постигаю…
– Непосвященному и впрямь трудно постичь это. У них разработан тайный язык и в музыке, и в прочих искусствах, и тому, кто не знает подоплеки, как знаю ее я, невозможно догадаться, что милая любовная песенка или благочестивое изображение Приснодевы есть тайное послание, способ узнать своего или призыв к враждебному действию. Помните ли вы, как бросился за борт некий Педро, который распевал провансальские песни на корабле?
– Разумеется, но я никак не мог взять в толк, о чем они.
– Это песни катаров, друг мой! И это меня пугает, ибо есть ли место лучше, чем Новый Свет, и в особенности Венесуэла, для того, чтобы тайно распространять свою ересь?
– Так вы полагаете, что они есть и в нашей экспедиции?
– Ни минуты не сомневаюсь. И хотя доказательств у меня пока нет, я уверен, что среди тех, кто сейчас идет с нами, отыщется не один катар.
На следующее утро Спира приказал, невзирая на ливень, выступать и двигаться к югу. Лопе де Монтальво отозвал его в сторону и, перекатывая желваки на скулах, сказал:
– Нам надоело искать этот пресловутый Дом Солнца. Желаем вернуться в Коро – и немедленно. Ждать не намерены.
Спира прижмурил свой поврежденный глаз, потом открыл его и просверлил Лопе взглядом.
– Думайте, когда говорите, сеньор Монтальво, а иначе я прикажу заковать вас в цепи.
– Некому приказывать, – дерзко отвечал тот. – Я говорю с вами от лица всего отряда. Мы уходим тотчас же, разрешаете ли вы или нет.
Спира понял, что сила не на его стороне, и смягчил тон.
– Мы в пятистах лигах от Коро. Разумно ли поворачивать вспять, стоя у самых дверей Дома Солнца?
– Я предпочитаю умереть в песках Коро, чем жить посреди диких равнин и болот! – крикнул Перес де ла Муэла.
– Верно! Верно! – хором выкрикнули несколько голосов.
Спира с принужденной улыбкой сказал:
– Будь по-вашему. Возвращаемся! – А оставшись наедине с Филиппом, шепнул: – Разве я не говорил вам, что и тут катары приложили руку? Они просто-напросто выполнили последний приказ Мартина. Будь прокляты еретики и перепончатые лапы!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Губернатор и капитан-генерал
17. БЕЗРАДОСТНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Уже четвертый месяц брели они на север. Деревушки, в которых их так радостно встречали и так радушно принимали, теперь превратились в пепелища. Двести лиг прошли они, не повстречав ни одного индейца. Экспедиция снова голодала, и снова маялись люди от лихорадки. Один из солдат вдруг выронил щит, но поднимать не стал; другой бросил аркебузу; лошадь внезапно повалилась на бок и осталась лежать неподвижно, как ни пытался всадник поднять ее.
– Соли не хватает, – объяснил Перес де ла Муэла. – Скелет этот клячи послужит путевой вехой тем, кто отправится искать Дом Солнца.
Юный пехотинец вдруг зашатался и как подкошенный рухнул наземь. Спира придержал коня и оглянулся.
– Он мертв, ваша милость, – сказал лекарь. Губернатор окинул взглядом свое воинство. Из Коро вышло четыреста девяносто пехотинцев и сотня кавалеристов, теперь же по равнине брели сто измученных солдат и тащились на изможденных лошадях два десятка всадников. Труп солдата отнесли в сторону, прикрыли нарубленными ветвями, чтобы он не стал добычей черных стервятников, которые вот уже несколько недель кружили над отрядом.
Но в Сараре, ко всеобщему изумлению, они нашли индейцев. Те покормили их без прежней приветливости и рассказали, что недавно здесь прошли испанцы, которыми командовал белокурый человек с дергающейся головой; однако, узнав о приближении соотечественников, он распорядился свернуть лагерь и поспешно увел своих людей.
– Да это Федерман! – гневно воскликнул Спира.
– Будь он проклят! – сказал Перес де ла Муэла. – Чтоб он сдох, мерзавец!
– Я не верю, что Клаус может вести себя так недостойно, – возразил Филипп. – Бросить нас на произвол судьбы?