– Должно быть, это имя происходит от Койа – так звали супругу Инки. Похоже это все на владычицу Египта Клеопатру, которая была равно искусна и в рукопашной схватке, и на ложе страсти.
– Еще он говорит, – с оттенком недоверия продолжал переводить Лимпиас, – что в стране их неимоверное количество золота, и все амазонки на золоте едят, в золото одеваются, а в городе, где живет их царица, стоят пять храмов, посвященных солнцу, где хранят они своих золотых идолов. Храмы же эти до половины своей высоты отделаны серебром, а крыши их разукрашены разноцветными перьями.
– Ах, чертовки! – не выдержал Санчо Брисеньо.
– Еще он говорит, что ходят они в одежде, сотканной из шерсти овец… Ну, тут он путает – наверно, речь идет о верблюдах.
– Это указывает на то, что в их краю бывают холода, а сами они до тонкостей постигли ремесла, – сказал падре Тудела.
– …и что золото на их языке называется «пако», а серебро – «койа», и они взимают ежегодную дань с его племени самыми красивыми девушками и перьями попугаев ара. И что с заходом солнца они не позволяют чужестранцам оставаться в городе. А с наступлением темноты становится так холодно, что разводят костры.
– Слышали? Выходит, я прав! – наставительно сказал капеллан. – Надо подняться тысячи на три футов, чтобы отыскать место, где в этих широтах бывает холодно. Идти следует на запад… Все свидетельствует о том, что люди, которых мы вознамерились покорить и обобрать, – могущественны. Не разумней ли, дон Филипп, отказаться от этой затеи?
Гуттен устремил на священника суровый взгляд, и впервые за все это время в словах его прозвучал упрек:
– Нет, падре! Теперь, послушав истории о столь необыкновенных женщинах, меньше, чем когда-либо, я собираюсь отступать.
– Да ведь все это выдумки дикаря! – раздраженно заговорил тот. – Неужели вы поверили, будто женщины, которые даже в монастыре не могут ужиться друг с другом, способны договориться между собой и основать могучую державу? Ими правит женщина – пусть так, это не первый и не последний случай в истории народов. Можно было бы поверить и в то, что женщины наравне и рядом со своими мужьями участвуют в битве. Но женское царство – басня! Истиной – к тому же истиной, внушающей ужас, – представляется мне вот что: действительно, где-то обитает некое племя – я готов допустить даже, что правит им женщина, – которое подчинило себе другие племена на тысячу миль вокруг. С ним не совладают и сорок Геркулесов, что уж говорить о сорока полумертвых от голода, изможденных и измученных кастильцах! Надо возвращаться, дон Филипп! Вернемся, пока не поздно!
– Как можете вы помышлять об отступлении, когда один лишь шаг отделяет нас от Эльдорадо, а длань господня все еще хранит нас? Да разве совладают с нами эти нечестивые язычницы? Вы удивляете меня, падре! Только вперед! Вот вам мой ответ! Маэсе Лимпиас! Пусть касик проложит на карте наш путь!
Но Капта, узнав, что от него требуется, в ужасе замахал руками.
– Он говорит, что проникнуть туда без позволения этих драчливых бабенок – смертельный риск.
Лимпиас, лукаво сощурясь, что-то сказал касику, и тот расхохотался.
– Я спросил его, не придутся ли амазонкам по нраву такие видные и ладные юные рыцари, как наш Варфоломей и сеньор капитан-генерал, а он ответил: «Еще бы не прийтись! Среди этих воительниц множество таких, кто весьма склонен к утехам плоти и не откажется понести от столь славных кавалеров».
Капта изъявил желание сопровождать отряд в страну амазонок.
– Молодец! – воскликнул Филипп, ласково и одобрительно похлопав его по плечу.
Однако лицо касика внезапно омрачилось.
– Он говорит, что сперва нам придется пройти через страну омагуа. Они не так могущественны, как амазонки, и к тому же платят им дань, но многочисленны, воинственны, сильны. Край их богат золотом.
– Вот еще! – пренебрежительно молвил Филипп.—
Как нас пугали индейцами чоке, а они оказались жалкими чесоточными недомерками. И омагуа, что бы ни толковал Капта, будут ничем не лучше. Довольно рассуждать! В путь!
26. ЗОЛОТОЙ ПЕСОК
Капта, без умолку болтая что-то на своем языке, шел у стремени Лимпиаса. Филипп ехал впереди колонны, и в глазах его горел огонь упорства и решительности. За ним рысили двадцать три кавалериста, брели без строя семнадцать пехотинцев, а замыкали шествие молчаливые обнаженные носильщики.
– Славный малый этот Капта, – сказал Барриос хирургу Диего де Монтесу, – он не только самолично отведет нас в Эльдорадо, но и позаботится, чтоб мы не голодали.
– Он блюдет собственный интерес, – отвечал старик.
– Ты полагаешь, он приготовил ловушку?
– Нет, не в том дело. Все больше убеждаюсь в правоте Лимпиаса: касик хочет с нашей помощью одолеть своих врагов.
Видневшиеся на юге горы с каждым переходом становились ближе. На четвертый день казалось, что скалистые громады совсем рядом. Вершины их были кое-где покрыты снегом.
– Ух ты! – в восторге вскричал Лимпиас. – Они куда выше Пиренеев.
Горный кряж стремительно приближался. От сьерры потянуло холодом.
– Слава богу, наконец-то кончилась эта жара, – сказал один из солдат.
Посреди плоскогорья, не дальше лиги от края сельвы, тянувшейся по горному склону, Гуттен заметил небольшой лесок, состоявший из высоких раскидистых деревьев.
– Там и разобьем лагерь, – сказал он. – Уж сколько прошли, а лес вижу впервые.
Солдаты без команды прибавили шагу, торопясь насладиться лесной прохладой.
Капта что-то проговорил, и Лимпиас перевел его слова:
– В этой сельве, прилегающей к горам, течет река Кагуан. Если будем двигаться по течению, придем прямо в Эльдорадо, или в Оуарику, как называется этот край на их языке.
Это известие подбодрило солдат, разбивших бивак на поросшей лесом площадке.
– Благословен будь, лес! – возгласил, становясь на колени, падре Тудела. – Благословенны птицы, коих ты приютил под своей сенью, благословенны звери…
– Не забудьте про змей, падре! – пошутил Лимпиас, за что и был обруган священником.
Голодное и изнемогшее от зноя воинство углубилось в лес, но щебет непуганых птиц не смолк. Просвистели посланные без промаха стрелы, и предсмертный клекот забившихся на земле птиц сменил рулады.
– Благословенны арбалеты! – сказал Хуан Кинкосес.
– Благословенны руки, зарядившие их, – подхватил капеллан, проворно и ловко ощипывая птицу.
– Благословен огонь! – нараспев произнес Диего де Монтес, разводивший костер.
– Благословенны зайцы! – крикнул Пачеко, уложив метким выстрелом появившегося из-за дерева зверька.
– Благословен господь, – с рыданьем в голосе воскликнул Санчо Брисеньо, – который насытит меня и укроет от палящих лучей!
– Благословенна Пречистая Дева, породившая его! – навзрыд заплакал Артьяга.
– Тысячу раз будь благословенна! – откликнулся ему вопль Алонсо Пачеко.
Но рыдания сменились хохотом, божба заглушила молитву, и до глубокой ночи в лагере шел пир горой. Солдаты плясали, били в ладоши, веселясь напропалую.
– Что за народ эти испанцы, – пробормотал Гуттен, укладываясь в гамак, – кто их только разберет!..
– Не иначе как вам придется, сударь, – по-немецки сказал чей-то голос у него за спиной.
– Фауст! – вскричал Филипп в ужасе, всматриваясь в непроглядную тьму.
На рассвете отряд уже был готов двинуться в путь. Пересекли желтую, спаленную солнцем долину и через час уже входили в тот лесок, который так манил к себе взоры. Вскоре послышался плеск воды – это и был Кагуан. Отряд пошел по руслу, благо было совсем мелко, но ко второму часу пути глубина удвоилась. Лошадь Лимпиаса испугалась плывущего бревна. Чем дальше к югу, тем стремительней становилось течение, и людям приходилось держаться обрывистого берега и хвататься за торчащие, вывороченные корни подмытых деревьев.