– И Дирк дал! – с негодованием воскликнула миссис Струве.
– Признаться, я опешил. Да и не люблю я отказывать. Он сунул деньги в карман, кивнул мне, сказал «благодарю» и ушел.
Когда Дирк Струве рассказывал эту историю, на его круглом глуповатом лице было написано такое бесконечное удивление, что трудно было удержаться от смеха.
– Скажи он, что мои картины плохи, я бы не обиделся, но он ничего не сказал – ни слова!
– А ты еще рассказываешь об этом, – заметила миссис Струве.
Самое печальное, что мне больше хотелось смеяться над растерянной физиономией Дирка, чем негодовать на то, как Стрикленд обошелся с ним.
– Я надеюсь, что больше никогда его не увижу, – сказала миссис Струве.
Струве рассмеялся и пожал плечами. Обычное благодушие уже вернулось к нему.
– Так или иначе, а он большой художник, очень, очень большой.
– Стрикленд? – воскликнул я. – Тогда это, наверно, не тот.
– Высокий малый с рыжей бородой. Чарлз Стрикленд. Англичанин.
– У него не было бороды, когда я встречался с ним, но если он отрастил бороду, то, надо думать, рыжую. Мой Стрикленд начал заниматься живописью всего пять лет назад.
– Это он. Он великий художник.
– Не может быть!
– Разве я когда-нибудь ошибался? – спросил Дирк. – Говорю тебе, он гений. Я в этом не сомневаюсь. Если через сто лет кто-нибудь вспомнит о нас с тобой, то только потому, что мы знали Чарлза Стрикленда.
Я был поражен и взволнован до предела. Мне внезапно вспомнился мой последний разговор со Стриклендом.
– Где можно посмотреть его работы? Он имеет успех? Где он живет?
– Нет, успеха он не имеет. Думаю, что он не продал еще ни одной картины. О них кому ни скажи – все смеются. Но я-то знаю, что он великий художник. Ведь и над Мане в свое время смеялись. Коро в жизни не продал ни одной из своих работ. Я не знаю адреса Стрикленда, но могу устроить тебе встречу с ним. Каждый вечер в семь часов он бывает в кафе на авеню Клиши. Мы можем завтра сходить туда.
– Я не уверен, что он захочет меня видеть. Я напомню ему то, о чем он старается забыть. Но все равно я пойду. А можно посмотреть его работы?
– У него – нет. Он тебе ничего не покажет. Но я знаю одного торговца, у которого есть две или три картины Стрикленда. Только ты не ходи без меня: ты ничего не поймешь. Я их сам тебе покажу.
– Дирк, ты меня выводишь из терпения! – воскликнула миссис Струве. – Как ты можешь превозносить его картины после того, что было? – Она обернулась ко мне: – Вы знаете, когда какие-то приезжие из Голландии пришли к нам покупать картины, то Дирк стал их уговаривать лучше купить картины Стрикленда! И настоял, чтобы их принесли сюда.
– А что вы думаете об этих полотнах? – с улыбкой спросил я.
– Они ужасны.
– Ах, радость моя, ты ничего не понимаешь.
– А почему же твои голландцы так на тебя разозлились? Они решили, что ты вздумал подшутить над ними.
Дирк Струве снял очки и тщательно протер их. От волнения его лицо сделалось еще краснее.
– Неужели, по-твоему, красота, самое драгоценное, что есть в мире, валяется, как камень на берегу, который может поднять любой прохожий? Красота – это то удивительное и недоступное, что художник в тяжких душевных муках творит из хаоса мироздания. И когда она уже создана, не всякому дано ее узнать. Чтобы постичь красоту, надо вжиться в дерзание художника. Красота – мелодия, которую он поет нам, и для того, чтобы она отозвалась в нашем сердце, нужны знание, восприимчивость и фантазия.
– Почему я всегда считала твои картины прекрасными, Дирк? Они восхитили меня, едва только я увидела их.
У Дирка чуть-чуть задрожали губы.
– Ложись спать, родная моя, а я немножко провожу нашего друга и сейчас же вернусь домой.
Глава двадцатая
Дирк Струве пообещал зайти за мной на следующий день вечером, чтобы отправиться в кафе, где бывал Стрикленд. К вящему моему удивлению, это оказалось то самое кафе, в котором мы пили абсент со Стриклендом, когда я приезжал в Париж для разговора с ним. То, что он по-прежнему бывал здесь, свидетельствовало об известной верности привычке, и это показалось мне характерным.
– Вот он, – сказал Струве, едва только мы вошли в кафе.
Несмотря на октябрь месяц, вечер был теплый, и за столиками, расставленными прямо на мостовой, сидело множество народу. Я впился взглядом в эту толпу, но не нашел Стрикленда.