Русалку она замечала только изредка. Шерзад тоже боялась сетей и ружей, взрывов и залпов, боялась, что ее оглушат и, бесчувственную, вновь возьмут в плен. Она замерла в нерешительности у входа в пещеру, готовая в любой миг броситься в бегство.
Мари-Жозеф остановила шлюпку в опасных водах, едва скрывавших острые, словно когти, утесы. У входа в пещеру Шерзад взвилась над водой, взмахнула раздвоенным хвостом в воздухе, нырнула и была такова.
— Это здесь, — сказала Мари-Жозеф.
Матросы разделись до пояса и, подняв брызги, один за другим попрыгали за борт.
— Отправьте на поиски всех ваших людей, — повелел король.
— Ваше величество, — возразил капитан, — остальные не умеют плавать. Они должны сохранить силы, да и жизнь, — ведь кому-то надлежит отвезти нас обратно.
— Что ж, хорошо, — неохотно согласился король.
Ныряльщики погружались в воду, всплывали и снова исчезали. Вскоре их уже била дрожь. Один всплыл, заходясь в приступе кашля, полумертвый от изнеможения. Людовик позволил ему пять минут отдохнуть.
— Русалка коварно обманула вас, мадемуазель де ла Круа, — сказал король.
— Корабли с сокровищами прямо под нами, — пролепетала Мари-Жозеф.
— Ныряйте! — приказал король измученному матросу.
Мари-Жозеф запела, прося у Шерзад более определенных указаний, но не получила ответа.
— Она уплыла. Возможно, я больше ее не увижу.
Она заплакала, и только прикосновение руки Люсьена хоть немного смогло ее утешить.
Далеко-далеко морскую гладь нарушил едва заметный всплеск, потом другой, потом третий, и еще, и еще… Внезапно испугавшись, Мари-Жозеф задрожала.
В фонтане брызг на поверхность всплыл тот самый смертельно усталый матрос: он бился, брыкался и выкрикивал что-то бессвязное. Его товарищи всплыли вслед за ним. Гребцы схватились за пики и весла, опасаясь появления акул.
— Во славу его величества!
Ныряльщики воздели руки. Золото и драгоценности, которые они сжимали в ладонях, снова увлекли их под воду. Они с усилием доплыли до шлюпки и стали высыпать сокровища к ногам короля.
Мари-Жозеф и Люсьен возвращались в Версаль в закрытом экипаже, в самом конце длинного каравана, груженного сокровищами. Его величество ехал в открытой коляске. Ацтекское золото покрывало его словно доспехи, украшало конскую упряжь и даже спицы колес. Повозки с сокровищами сопровождала сотня мушкетеров. Подданные выстраивались вдоль дороги, кричали «ура!» своему монарху и с удивлением рассматривали караван.
Мари-Жозеф выглянула из-за тяжелых занавесок. Сквозь щель немедля проникла дорожная пыль, донеслись крики толпы.
— Он должен признать, что был не прав, — сказала Мари-Жозеф, — это мы были правы!
— Нет, — возразил Люсьен. — Ему не важно, кто был прав, а кто нет. Важно лишь, что мы ему не повиновались.
— Но это какой-то абсурд.
— Он никогда не позволит себе простить нас, — с театральным вздохом произнес Люсьен. — Я смиренно приму всю тяжесть монаршего гнева… Коль скоро он не пошлет нас на галеры и не отправит в море до конца наших дней.
Мари-Жозеф сумела улыбнуться в ответ. Люсьен повернул рукоять своей шпаги-трости и вынул сломанный клинок.
— Он недурно мне послужил.
— И Шерзад. И мне.
Он вложил шпагу в ножны и закрепил рукоять. В полумраке экипажа взгляд его ясных светло-серых глаз касался Мари-Жозеф столь же нежно, сколь его пальцы — ее ладони.
Мари-Жозеф придвинулась из угла к нему поближе. Она взяла его руку, стянула перчатку и стала одно за другим снимать кольца. Она заколебалась было, дойдя до тяжелого перстня с массивным сапфиром, но он не остановил ее. Она сняла с его пальца кольцо его величества и прижалась щекой к его ладони.
Они приникли друг к другу и поцеловались.
Мари-Жозеф откинулась назад, прижав к губам кончики пальцев, пораженная тем, что простое прикосновение может взволновать до глубины души и воспламенить страсть.
Неверно истолковав ее удивление, Люсьен печально произнес:
— Даже ваш поцелуй не в силах превратить меня в высокого, статного принца.
— А если бы превратил, я бы потребовала вернуть мне моего Люсьена!
Он рассмеялся, на сей раз без тени горечи.
Как только экипаж остановился во дворе Версаля, стража увела Люсьена, а Мари-Жозеф препроводила в ее чердачную комнату и оставила там наедине с Геркулесом. Если Ив был у себя в спальне, она все равно не могла бы поговорить с ним, ведь их разделяли две запертые двери и гардеробная.