– Так вот, Памбаса Мудрый, – продолжал принц, как будто не слышал его, – вот послушай. В этой старинной книге дано заклинание, которое может «избавить сердце от усталости» – старейшей, как тут говорится, и самой распространенной болезни в мире, которой не подвержены только котята, некоторые дети и сумасшедшие. Оказывается, что от этой болезни можно излечиться, говорит книга, если встать на вершине пирамиды Хуфу в полночь, в тот момент, когда луна – самая большая за весь год, и испить из чаши снов, произнося в то же время заклинание, выписанное здесь целиком на языке, которого я не знаю.
– Но каково же достоинство заклинания, принц, если оно написано на языке, который знают все?
– А какова польза, если этот язык не знает никто?
– Более того, ваше высочество, как может кто-нибудь забраться на пирамиду Хуфу, которая покрыта полированным мрамором? Даже днем, не говоря уж о полночи. И там пить из чаши снов!
– Не знаю, Памбаса. Все, что я знаю, – это то, что я устал от этой глупости, да и от всего на свете. Расскажи мне что-нибудь, что облегчит мое сердце, – мне как-то тяжело.
– Там в зале жонглеры, принц. Один из них говорит, что может подбросить в воздух веревку и влезть по ней на небо.
– Когда ты сам увидишь, как он это делает, Памбаса, приведи его ко мне, но не раньше. Смерть – вот единственная веревка, по которой мы можем подняться на небо или спуститься в ад. Ибо не стоит забывать, что существует некий бог Сет (между прочим, меня назвали в его честь, как и моего прадеда, – почему, знают только жрецы). А еще есть и другой бог – Осирис.
– Кроме жонглеров там еще и танцовщицы, принц, и у некоторых фигуры – просто красота. Я видел, как они купались в дворцовом озере, – даже сердце твоего деда, великого Рамсеса, порадовалось бы, глядя на них.
– Мое сердце не порадуется – я не хочу, чтобы здесь плясали голые женщины. Придумай что-нибудь другое, Памбаса.
– Ничего не приходит в голову, принц. Впрочем, постой-ка. Есть еще один писец по имени Ана – худой остроносый человек, который утверждает, что он твой близнец в боге Ра.
– Ана! – сказал принц. – Тот самый, из Мемфиса, который пишет рассказы? Почему же ты не сказал сразу, старый глупец? Сейчас же впусти его, сейчас же!
Услышав это, я раздвинул занавеси и, войдя, простерся перед ним со словами:
– Я тот самый писец, о Царственный Сын Солнца!
– Как ты смеешь входить без приглашения в покои принца, – начал было Памбаса, но Сети прервал его суровым тоном:
– А ты, Памбаса, как ты смеешь держать этого умного человека за дверьми, как собаку? Встань, Ана, и, пожалуйста, не перечисляй мои титулы, мы ведь не при дворе. Скажи, ты давно в Танисе?
– Много дней, о принц, – ответил я. – Все пытался попасть к тебе, но безуспешно.
– И как же в конце концов тебе удалось?
– За плату, о принц, – ответил я с невинным видом, – как, очевидно, положено. Привратники…
– Понимаю, – сказал Сети. – Привратники! Памбаса, выясни, какую сумму этот ученый писец заплатил привратникам, и верни ему эти деньги в двойном размере. Так что ступай и займись этим делом.
Памбаса ушел, бросив на меня украдкой жалобный взгляд.
– Скажи мне, – промолвил Сети, когда мы остались одни, – ты ведь по-своему мудрый: почему двор всегда порождает воров?
– Думаю, по той же причине, о принц, по которой собачья спина порождает блох. Блохи должны жить, а тут как раз собака.
– Верно, – ответил он, – и эти дворцовые блохи получают недостаточно высокую плату. Если я когда-нибудь получу власть, я этим займусь. Их будет меньше, но еды у них будет больше. А теперь, Ана, садись. Я тебя знаю, хотя ты меня и не знаешь, и я уже успел полюбить тебя, знакомясь с твоими писаниями. Расскажи мне о себе.
Я рассказал ему всю мою простую историю, которую он выслушал, не говоря ни слова, а потом спросил, почему я хотел его видеть. Я ответил: потому что он сам послал за мной, о чем позже забыл; а также потому, что я принес рассказ, который осмелился посвятить ему. С этими словами я положил перед ним на стол свой свиток.
– Ты оказал мне честь, – сказал он, явно довольный. – Большую честь! Если твоя повесть мне понравится, я велю положить ее вместе со мной в гробницу, чтобы мой Ка10 читал и перечитывал ее, пока не наступит День Воскресения, хотя, конечно, я прочту и изучу ее еще при жизни. Ты хорошо знаешь наш город Танис, Ана?
Я ответил, что почти не знаю его, ибо потратил все свое время, обивая пороги его высочества.
– Тогда, с твоего разрешения, я сначала покажу тебе город, а потом мы поужинаем. – И тотчас явился слуга, не Памбаса, а другой.
– Принеси два плаща, – сказал принц, – я собираюсь пройтись вместе с писцом Аной по городу. И снаряди охрану – четыре нубийца, не более; пусть следуют за нами, но на некотором расстоянии и переодетые.
Слуга поклонился и исчез.
Почти сразу же явился черный раб, неся два длинных плаща с капюшонами, какие обычно надевают погонщики верблюдов. Он помог нам облачиться в них и повел нас – через дверь, противоположную той, в которую я вошел, – по коридорам и вниз по узкой лестнице, в небольшой внутренний дворик. Мы пересекли его и оказались перед высокой и толстой стеной с двойными дверьми, окованными медью, которые таинственным образом распахнулись при нашем приближении. За этими дверьми стояли четверо высоких людей, тоже укутанных в плащи и, казалось, не обративших на нас никакого внимания. Однако, когда мы немного прошли, я оглянулся и заметил, что они следуют за нами, как будто по случайному совпадению.
Как прекрасно, подумал я, быть принцем, которому достаточно шевельнуть пальцем, чтобы повелевать людьми в любое время дня и ночи.
Именно в этот момент Сети сказал:
– Видишь, Ана, как печально быть принцем, – он не может даже выйти из дворца без ведома челяди и без тайного охранника, который, как шпион, следит за каждым его шагом и, несомненно, доложит обо всем полиции фараона.
Все имеет два лика, подумал я, но, как и прежде, промолчал.
II. Разделение чаши
Мы шли по широкой улице, окаймленной деревьями, за которыми белели обмазанные известью дома под плоскими крышами, построенные из обожженного солнцем кирпича и стоявшие каждый в своем собственном саду. Наконец мы вышли на большую рыночную площадь, и как раз в этот момент над пальмами взошла полная луна, залив мир своим сиянием и почти превратив ночь в день. Танис – или Рамсес, как его тоже называют, – был в ту пору очень красивым городом, хотя и вполовину меньше Мемфиса, впрочем, я слышал, что теперь, когда Двор его покинул, он сильно опустел.
На этой большой рыночной площади возвышались храмы богов с пилонами11 и аллеями сфинксов, а также знаменитое чудо света – гигантская статуя Рамсеса Второго, в то время как на северной стороне, на холме, стоял великолепный дворец фараона. Здесь были и другие дворцы – обиталища знати и придворных, а между ними разбегались длинные улицы, где жили горожане; некоторые из этих улиц кончались у того рукава Нила, на берегу которого стоял древний город.
Сети задержался, чтобы взглянуть на эти удивительные здания.
– Они очень древние, – сказал он, – но большинство из них, как и городские стены и вон те храмы Амона12 и Птаха, были перестроены во времена моего деда Рамсеса Второго и позже трудами рабов-израильтян, пригнанных из богатой страны Гошен, лежащей недалеко отсюда.
– Должно быть, это стоило много золота, – заметил я.
– Цари Кемета не платят своим рабам, – коротко ответил принц.
Мы пошли дальше и смешались с тысячами людей, которые бродили вокруг в поисках отдыха от дневных дел. Здесь, на границе Египта, собрался самый разноплеменный люд: бедуины из пустыни, сирийцы из-за Красного моря, купцы с богатого острова Читтим, путешественники с побережья и торговцы из страны Пунт13 и из неведомых земель севера. И все смеялись, разговаривали, веселились, исключая тех, что собирались в кружки – послушать рассказчика истории или странствующих музыкантов или посмотреть на женщин, которые плясали полураздетые в надежде на вознаграждение.
10
Ка – согласно представлениям древних египтян, одна из душ человека, его подобие («двойник»), продолжающее существовать и после смерти человека.
12
Амон – в египетской мифологии бог солнца, почитался как «царь всех богов», бог-творец всего сущего.