– А если так, принц, что же нам делать? Ведь мы поклялись в верности богам Кемета?
– Склонить головы и пасть вместе с нашими богами, Ана, ибо чувство чести не позволит нам покинуть их.
– Даже если они ложные, принц?
– Я не думаю, что они ложные, Ана, хотя, возможно, и не такие истинные. Во всяком случае, это боги Кемета, а мы – египтяне. – Он помолчал, глядя на переполненные людьми улицы, и добавил: – Смотри, когда я проезжал здесь три дня назад, народ встречал меня приветственными криками. А сейчас они молчат, все как один.
– Может быть, они слышали о том, что было в храме?
– Несомненно, но не это их беспокоит, ибо они считают, что боги сами постоят за себя. Они слышали также, что я хочу поддержать израильтян, которых они ненавидят, и поэтому начинают ненавидеть и меня. Впрочем, почему бы мне жаловаться, если сам фараон подает им пример?
– Принц, – прошептал я, – что ты скажешь фараону?
– Это зависит от того, что фараон скажет мне. Но, Ана, если я – даже, может быть, в ущерб себе – не хочу покинуть наших богов потому, что они кажутся слабыми, неужели ты думаешь, что я покинул бы этих евреев, которые кажутся слабее, даже ради того, чтобы получить трон?
– Вот голос величия, – пробормотал я, и когда мы сошли с колесницы, он поблагодарил меня взглядом.
Мы прошли через большой зал в ту же комнату, где фараон назначил меня советником и наградил золотой цепью. Он был уже там в торжественном облачении и увенчанный двойной короной. Вокруг собрались все члены царского дома и высшие государственные сановники. Мы почтительно склонились перед ним, но он как будто не обратил на нас никакого внимания. Он сидел прикрыв глаза, и я подумал, что у него вид тяжело больного человека. Но когда вслед за нами вошла Таусерт, он сказал ей несколько слов приветствия и протянул руку для поцелуя. Потом он приказал закрыть двери. В этот момент доложили, что прибыл еврейский посол, который хочет поговорить с фараоном.
– Пусть войдет, – сказал Мернептах, и тот явился.
Это был человек средних лет с дикими глазами и длинными волосами, ниспадавшими на его одежду из овчины. На мой взгляд, он был похож на прорицателя. Он остановился перед фараоном, даже не поклонившись.
– Изложи, что тебе нужно, и уходи, – сказал визирь Нехези.
– Моими устами говорят Отцы Израиля! – воскликнул этот человек громким голосом, наполнившим гулким эхом сводчатую комнату. – До нашего слуха дошло, о фараон, что женщина Мерапи, дочь Натана, прозванная также Луной Израиля, та, что нашла убежище в твоем городе, оказалась пророчицей, которую наш бог наделил особой силой, так что она, стоя одна среди жрецов и магов Амона, бога египтян, была неуязвима для их колдовских чар и смогла мечом молитвы сокрушить идола Амона, превратив его в прах. Мы требуем, чтобы эта пророчица была нам возвращена, и со своей стороны клянемся, что она будет доставлена целой и невредимой ее нареченному мужу и не пострадает за те преступления или измены, какие она могла совершить против своего народа.
– По этому делу, – спокойно ответил фараон, – обратись со своей просьбой к принцу Египта, в чьем доме, как я понимаю, живет эта женщина. Если ему угодно выдать ее – эту, как я считаю, колдунью или ловкую фокусницу – ее жениху и родственникам, пусть выдаст. Не дело фараона решать судьбы отдельных рабов.
Человек резко обратился к Сети:
– Ты слышал, сын царя? Ты освободишь эту женщину?
– Не обещаю ни освободить ее, ни удержать, – сказал Сети, – поскольку госпожа Мерапи не принадлежит к моему дому, и я не имею над ней власти. Она спасла мне жизнь, если ей угодно будет уйти, она уйдет, если ей угодно остаться здесь, она останется. Когда Совет кончится, я дам тебе почетную охрану, и ты пройдешь к ней и узнаешь о ее желании из ее собственных уст.
– Ты получил ответ, а теперь уходи, – сказал Нехези.
– Нет! – воскликнул человек. – Я еще не все сказал. Отцы Израиля говорят: мы знаем о черных замыслах твоего сердца, о фараон. Нам ясно свыше, что ты намерен предать сынов Израиля мечу, в то время, как принц Египта намерен спасти их от меча. Откажись от своего намерения, о фараон, и поскорее, чтобы смерть не сразила тебя по воле небес.
– Замолчи! – вскричал Мернептах громовым голосом, заглушившим возмущенный ропот придворных. – Еврейская собака, ты смеешь угрожать фараону на его собственном троне? Да не будь ты послом и потому, по древнему обычаю, неприкосновенным, пока не зашло солнце, тебя бы тотчас разрубили на мелкие куски. Прочь его! И если его обнаружат в этом городе после наступления ночи, он будет убит.
Тогда на него набросились несколько советников и грубо поволокли его к выходу. У дверей он вырвался и прокричал:
– Подумай о моих словах, фараон, пока не село солнце! И вы, знатные мужи Кемета, подумайте о них, пока оно не появится вновь!
Они ударами прогнали его и закрыли двери. И фараон снова заговорил:
– Теперь, когда этот скандалист убрался, что ты хочешь сказать мне, принц Египта? Ты все еще настаиваешь на рекомендаций, которую дал в своем докладе? Ты все еще отказываешься, пользуясь правом наследника Трона, согласиться с моим решением – уничтожить этих проклятых израильтян мечом моего правосудия?
Все взгляды устремились на Сети, который, немного подумав, сказал:
– Да простит меня фараон, но мой совет остается все тем же, мое несогласие с твоим решением – то же. Потому что сердце говорит мне, что это справедливо, и я думаю, что это спасет Египет от многих бед.
Подождав, пока писцы зафиксируют эти слова, фараон снова спросил:
– Принц Египта, если бы в недалеком будущем ты занял мое место, остался бы ты при своем намерении – дать израильскому народу беспрепятственно уйти и унести с собой все богатства, которые они здесь накопили?
– Да простит меня фараон, я останусь при своем намерении. При этих роковых словах у всех, кто их слышал, вырвался вздох изумления. Прежде чем он замер, фараон уже повернулся к Таусерт, спрашивая ее:
– Является ли это и твоим советом, твоей волей и твоим намерением, о принцесса Египта?
– Да услышит меня фараон, – ответила Таусерт холодным и ясным голосом. – Нет. В этом важном вопросе мой супруг принц идет одной дорогой, а я – другой. Мой совет, моя воля и мое намерение те же, что у фараона.
– Сети, сын мой, – сказал Мернептах мягким и добрым голосом, какого я еще никогда у него не слышал, – последний раз, не как царь, а как отец твой, прошу тебя – подумай. Вспомни, что так же, как в твоей власти (поскольку ты совершеннолетний и участвовал вместе со мной во многих государственных делах) отказаться дать согласие в вопросе важного государственного значения, точно так же в моей власти, с согласия верховных жрецов и моих помощников-министров, устранить тебя с моего пути. Сети, я могу лишить тебя прав наследника и посадить на твое место другого и, если ты будешь упорствовать и дальше, именно это я и сделаю. Поэтому подумай хорошенько, сын мой.
Среди напряженного молчания Сети ответил:
– Я подумал, о отец мой, и чего бы мне это ни стоило, не могу взять свои слова обратно.
Тогда фараон поднялся и вскричал:
– Запомните все, собравшиеся здесь, и пусть об этом объявят народу Кемета, чтобы все за этими стенами тоже запомнили, что я низлагаю моего сына Сети как принца Египта и объявляю, что он лишен права унаследовать двойную корону. Запомните, что моя дочь Таусерт, принцесса Египта, жена принца Сети, остается при всех своих правах. Все права и привилегии, положенные ей как наследнице короны, остаются за ней, и если у нее и у принца Сети родится дитя и будет жить, это дитя будет наследником египетского трона. Запомните, что если такое дитя не родится, или до его рождения, я нарекаю моего племянника Аменмеса, сына моего брата Кхемуаса, почившего в царстве Осириса, тем, кто вступит на престол Египта, когда меня не станет. Подойди ко мне, Аменмес.