Однако все это в мгновение ока оборвалось, едва Волох подошел к двери и, узнав в посетителе Зуграву, дал отбой тревоге.
— Норок, дорогой! Здравствуй! — приветствует он гостя. — Ничего себе договорились — целую вечность держу тут на страже этих двух безбожников! Инвалиды, действительно… — Он улыбается парням, "работающим" у двери.
Сыргие представляет гостя кому следует, потом они проходят в дальний угол мастерской.
— Судя по рабочим местам, — говорит пришедший, оглядывая помещение, — вас тут должно быть не меньше тридцати.
— Да, примерно столько, — отвечает кто-то.
— Почему же сейчас так мало, товарищи?
— Видишь ли, господам рабочим… как тебе сказать, сейчас только вспомогательные работы, — пытается как-то объяснить ситуацию Волох. — Господам…
— Каким господам? — говорит Зуграву. — Может, каждый час рискующих жизнью положено называть "товарищами"? Кто же вы тогда, если не товарищи?
Произошло легкое замешательство, словно бы людей покоробило от этих слов. Некоторые из тех, что подошли к Волоху и Зуграву, не успев положить на место инструменты, стали поворачиваться, намереваясь вернуться к верстакам.
— Не смущайтесь, люди добрые, — пытается успокоить их Зуграву. — Враги никогда ничего о вас не узнают, зато мы ощущаем вашу поддержку.
— Трудимся, конечно, как иначе… А больше ничего не знаем, — бормочет кто-то в полумраке.
— Какая разница, если на то пошло, в какой могиле лежать? — внезапно поддерживает Зуграву Йоргу; перекладывая из руки в руку костыль, он оглядывается на "братьев".
— Так-то оно так, только мы, видишь ли, баптисты, — откладывая на время долото, говорит Канараке. — У нас свои законы и обычаи…
— А ну, дай-ка разок посмотрю тебе в лицо и пойду по своим делам, — говорит Хараламбие, без стеснения разглядывая курчавую бороду и пышные волосы гостя. — Ты нам говоришь "товарищи", а я тебе "брат"! Значит, по рукам! Ха-ха-ха! — он заразительно смеется. — Договорились? Как ни называть друг друга, лишь бы не попасть раньше времени на тот свет! — И стал добывать из-под железа свой короб. — Я, значит, побегу в святую обитель, — негромко говорит он Волоху. — Все, кажется в порядке? Насчет светильника спрашиваю.
— Кажется, в порядке. Но давай еще раз проверим. Кто тут у вас хорошо видит? Канараке называют орлиным глазом? Подойди сюда, брат!
Протягиваются сразу несколько рук. Кто-то проверяет трубку, глядя в нее, точно в подзорную трубу.
— Ну, видишь что-нибудь? — тут же спрашивают несколько голосов.
— Конечно, вижу! Антихристов, пьющих кровь православных…
"Братья" стоят вокруг короба, точно в самом деле хотят заслонить его от какой-то нечистой силы. Кто-то открывает крышку, другой поднимает светильник, чтоб он был получше освещен. Один из рабочих начинает привинчивать к нему пластинку, в которую вмонтирована трубка, затем каждый снова внимательно оглядывает его.
— Теперь поставим вот тут, торчком, и еще раз посмотрим, если кто не успел, — просит Хараламбие.
Все торжественно смотрят на светильник.
— Теперь пусть фашисты готовят свечи, придется ставить у изголовья…
— Кому в голову, кому хоть в ноги, — шутит кто-то.
— Каждому зажгут, когда придет час… — отвечает Канараке, по-прежнему не сводя глаз со светильника. — Быть может, пойти с тобой, брат Хараламбие?
— Когда ты посмотрел в эту трубочку, что через нее увидел? — серьезно, даже строго спрашивает "брат". — Ну, отвечай!
— А что было видеть? — Тот прикидывает, стоит ли отвечать на вопрос. — Светильник и видел, только восковой свечки почему-то…
— Ну вот, и не найдешь! Должен же кто-то поддержать меня тут, перед ним… Так что оставайся тут, Канараке.
Он снова рассмеялся. Затем бросил светильник на дно короба и с грохотом взвалил его на плечо.
— Выбрось наконец эти проклятые банки, — советует кто-то.
— На случай посторонних ушей лучше оставить, — и помахал на прощанье рукой. — А ты, дорогой гость, приходи к нам еще. И не принимай к сердцу, какими словами будем называть друг друга: и брата и товарища все равно один конец ожидает… Только бы вовремя зажглась эта наша свечка! Ха-ха-ха! — И повернулся к двери. — Вовремя зажглась бы свечка… Да, папиросную бумагу легче разносить. "Иначе сам в могилу ляжешь, как сигаретный дым, растаешь", — произнес он торжественно.
— Зажжется или не зажжется наш светильник? — мечтательно проговорил кто-то. — Один господь знает, да будет воля его…