— Нет, ничуть, — ответил Илие. — Все было именно так.
— Но зачем ты это сделал?
— Не знаю. Знаю, только не скажу.
— Если не хочешь — не надо, — неожиданно легко согласился Волох.
Он все еще стоял, не зная, на что решиться — говорить ли дальше или же сразу уходить. В руках у него по-прежнему была листовка. Еще раз пробежав глазами клочок бумаги, Волох решительно разорвал его пополам.
— И с какой стати, хотелось бы знать, ты набросился… — Похоже, он задал этот вопрос только из простого любопытства. — "Смерть монахам!" Еще бог знает что. Неужели сейчас нет более грозных врагов, чем они?
— Не понимаю! — возмутился Кику. — Кто же, по-твоему, смертельный враг трудовому народу, если не короли, принцы и императоры? Что тогда означают слова "монахи" и "монархия"? Сам же объяснял в тюрьме, вспомни!
Волох, тяжело вздохнув, сказал:
— Значит, плохо объяснял, Илие, плохо! Ты в этом не виноват… Ну ладно, клади шапирограф на место, думаю, еще пригодится. На днях, если даже не сегодня, пришлю кого-нибудь из учеников, из тех, которых знаешь в лицо… Познакомь с Агаке.
— Хорошо, сведу, не сомневайся. Послушай, Сыргие: тогда, на том подпольном инструктаже… Ладно, скажу правду. Если хочешь знать, то Бабочка сама попросила послать ее за тобой. Я и без того не знал, как с нею держаться, как наладить нормальные отношения… Ну, и если попросила — что ж, отказывать? Она так всегда: то один нравится, то другой. И даже сама не знает почему… Скажи, Сыргие: что оставалось делать?
— Оставим этот разговор, товарищ, оставим, — ответил Волох, смущаясь и от того, что услышал, и от того, что сам должен был сейчас сказать. — Ты все равно должен исчезнуть. Окончательно. Чтоб никто никогда не смог напасть на след. Так же следует поступить и Антонюку, и всем другим… которых ввели в заблуждение…
— Подожди! — остановил его пекарь, — Или же Дан честный парень, такой же, как и мы с тобой, — Илие решил все-таки высказаться до конца, — и тогда мы можем вместе вести борьбу дальше, или же… Если он — с двойным дном, то укажи хоть малейшее пятнышко, которое на нем лежит, и я… уничтожу его.
Сыргие теперь окончательно решил уходить.
— Значит, ты так и не сказал, кто такой Кудрявый?
— Знаешь лучше меня! Его все знают.
— Да? Это что-то новое. Тоже идет от Дана?
— Если мы верим ему, то почему он не может свободно говорить с нами?
— Хорошо, но если у того человека действительно кудрявые волосы?
— Это в самом деле правда, так рассказывала Бабочка. Она много раз видела его в лицо, — теперь уже Илие говорил без всяких опасений.
— Ага: действительно Кудрявый? Так, так… Значит, Кудрявый? Но тебе не кажется, парень, что как раз эта примета может сослужить хорошую службу полиции? И с какой стати, скажи на милость, он говорил с тобой о том человеке?
— С чего ты взял? Разве мало на свете мужчин с курчавыми волосами? — Он разве что не показал рукой на собственную шевелюру. — Если у него было на уме что-то плохое, зачем вообще говорить? Молчал бы, и все.
— А вот зачем: чтобы все это шло от тебя и от Бабочки — от людей, которые говорили с ним об этом Кудрявом. И сам он, таким образом, останется в тени. Сможет и дальше продолжать свое грязное дело… Вот зачем!
— Черт те что! Безумие… Подавай доказательства, черным по белому! — В голосе пекаря что-то оборвалось. — Тогда все станет на место.
— Ищи, если требуется! — Волох сурово покачал головой. — Мне же ясно и так. Пора уходить.
Он пошел к двери, даже не подав на прощание руки.
Рассвет вставал голубой и прозрачный — во всю ширь, до самого горизонта. Возможно, где-то там, возле поселка, у которого схватили Илону, его ожидают, с нетерпением высматривают венгерские патриоты, которым он должен передать конверт… "Кесенэм сейпен лоньи!"[16] — ни с того ни с сего произнес он одними губами. — Лоньи… Илона! Дорогая моя! Наверно, ты только потому не приходила на встречи, да, да, те самые, по нечетным дням, что не хотела отнимать у меня последнее утешение. Веру в то, что я — надежный для подполья человек… Тогда я не понимал этого, поскольку именно об этом — о доверии — и мечтал…" Он перевел глаза на место, где должны были сидеть преследователи. Но почему это там никого не видно? Ни их, ни их мерзких, ненавистных собак. Только темнеет на траве сероватая кучка пепла да незаметно вьется легкая струйка дыма… Он снова, почти машинально, проверил за поясом гранаты, нащупал курок пистолета, затем перевел глаза на землю — чтобы еще раз представить, куда лучше будет спрыгнуть, если решится слезть с дерева. Но сразу же отказался от этого намерения. Нет, нет, лучше сидеть на месте, вот тут, у самой верхушки. По крайней мере, видно, что делается вокруг.