— А что будет потом с тобой? — оглянувшись, тревожно зашептала женщина. — Ну, иди, иди, не задерживайся!
Они выпили остававшееся в кружках вино, причем на этот раз не чокались — не так уж прост был Тудораке, чтобы сразу, без подготовки тянуть эксперта за язык. Что ни говори, а опыт у него уже был! К тому ж он, Тудораке, принял решение.
— Ха-ха-ха! — вообразив на минуту какую-то диковинку, рассмеялся Кыржэ деланным, фальшивым смехом. — Ты не хочешь, случайно, стать Маламудом? Вот и хорошо! — прокричал он, точно безумный. — Очень, очень хорошо! Ведь все равно умрешь, только безвестной, обычной смертью! Безвестной! Я спрашиваю у него: "Ну, что ты можешь еще сказать?" Тогда и он спрашивает: "Какая тебе разница, умру я Берку Маламудом или Тома Улму? Все равно не спрячешь доблестные поступки, которые после смерти принесут великую славу!" Я отвечаю: "Не сегодня-завтра вернутся коммунисты и поставят тебе памятник! Напишут книги… Такому же, как ты, Маламуду, на это нечего и надеяться. Бросят в общую могилу, и лежи. В то время как можешь выбирать между смертью… и бессмертием! Выбирай же!"
В это время кастелянша принесла вино.
Кыржэ выпил один две кружки подряд. Чтоб оборвать, как сам же объяснил, "идиотский, истерический смех", который душил его.
— Ну и вот… Если умрет Маламуд? — Подражая выговору заключенного, Кыржэ стал картавить. — "Если умрет Маламуд, то Тома Улму останется жить". И только потом я понял, — он стал подводить итог исповеди, уставившись глазами на дно кружки, — хитрец тянул кота за хвост, чтобы выиграть время: еще день-второй, и уже некогда будет искать настоящего, который… — Он погрозил кому-то пальцем.
— Ну и как… ты укокошил его? — едва не поперхнувшись, спросил Хобоцел.
— Налей еще, — попросил Кыржэ.
— Но я не понял, о каком другом идет речь! — Для Тудораке больше не существовало никаких страхов — нужно было узнать все до конца. Конечно, в ответ он мог услышать: "С какой стати суешь нос, куда не просят?" — если не что-то более грозное…
Однако эксперт только слегка склонил набок голову — чтоб лучше разглядеть лицо кельнера. Он стал пытливо всматриваться в него — скорее окаменев, нежели удивленно замолчав, — потом вместо ответа спросил:
— Только что, если я не ослышался, ты хотел заказать мититей? Почему ж потом передумал?
Ответил Тудораке не сразу.
— Сейчас, сейчас… Госпожа кастелянша! Будьте добры! — крикнул он без всякого энтузиазма. Потом поднялся со стула, ненадолго отлучился. — Я ведь не знал, захотите ли ужинать.
— Дело не в том, укокошили его или нет, — вернулся к прерванному разговору Кыржэ. — Неважно даже и то, кого именно укокошили. Дело — в замысле! В лице Маламуда уничтожить Тома Улму — вот что самое главное!
— Как это? — Кельнер вытянул шею, будто всматриваясь куда-то в клокочущее тучами небо, откуда из-за далекой кромки виднелось как раз то, что он больше всего страшился увидеть.
Он стремительно убежал за ширму и, бросившись к крану, подставил голову под струю холодной воды.
— Так бывает, если хлебнешь лишнего, — извинился он, вернувшись к столу. Но Кыржэ даже не обратил внимания на эти слова, будто и вовсе их не слышал. Более того, старался показать, что вообще не заметил отсутствия кельнера.
Немного погодя он спросил:
— Значит, мититей готовят или же отменил заказ?
— А… что ты мне сделаешь, если даже отменил? — гримасничая, проговорил Тудораке. — Сам же сказал, что больше не носишь оружие… Один только раз, когда уложил из пистолета троих… — Он делал вид. что хочет как-то выпутаться, на самом же деле пытался вырвать у него как можно больше подробностей.
— Подумать только: вся картина — как на ладони! — ни с того ни с сего заговорил эксперт. Взяв в руки карандаш, он стал чертить какие-то узоры на обложке меню. — Завтра, самое позднее — послезавтра на рассвете, когда обеих барышень вместе с кавалерами… поведут на расстрел, все их бесстрашие, гордость как рукой снимет Тут уж человеку одно остается: считать минуты, сколько осталось жить. И конечно же вышеназванный… не останется в стороне. Каким-то образом, а все же даст знать о себе!
Кыржэ наслаждался, все более пьянея и витая в облаках, даже стал размахивать руками — точно дирижер перед оркестром, смакуя сцену, которая должна будет разыграться во время казни…
— Мне крайне нужно оправдаться перед немцами, — проговорил он сквозь икоту. — Сделать бы очную ставку! Если признает руководителя… даже если он только примерещился ей… то и тогда все будет в порядке! Спасен! — прокричал он, точно плохой трагический актер. — Лишь бы произнесла имя! Имя, ничего более!