— Госпожа кастелянша! Что ж не несут мититеи? — чуть ли не со слезами в голосе прокричал Тудораке, увидев женщину на пороге зала.
— Уже готовы, можете получить с гратара.
Кельнер взял в руки графин и пошел за нею. Однако на полпути передал графин кому-то из официантов — пусть наполнит пином — и тут же вернулся. Ему, обер-кельнеру, следует стоять у гратара, следить, как подают блюла посетителям… Вскоре он вернулся к столу с деревянной тарелкой на подносе, — красиво разложенные, румяные, остро пахнущие, там красовались мититеи.
Кыржэ торопливо, будто по команде, принялся жевать и довольно скоро покончил с едой, приправляя кусочки мяса красным перцем и заедая "урсом", лепешкой из мамалыги, запеченной с брынзой. Делал это он в полнейшем молчании. И, что могло показаться странным, совсем не глядя на кельнера, делая вид, будто не замечает его… Однако в конце концов он же и нарушит молчание.
— Большое спасибо, — ни к кому не обращаясь, проговорил эксперт, затем принялся наводить на столе порядок — отодвинул подальше тарелку, заслонил ее солонкой, бутылочкой с уксусом. Потом даже сделал знак, чтоб ее поскорее убрали, — и тарелка тут же исчезла со стола.
Выполнив пожелание клиента, Тудораке вскоре вернулся — эксперт как будто слегка изменился в лице, однако стал еще болтливее, чем когда-либо.
— Большое спасибо, — повторил он машинально и затем-то засунул руку за пояс брюк. — Большое спасибо… Что же касается Маламуда, то мне ничуть его не жаль — тоже рыльце в пушку. Столько водил за нос, хитрец, так долго рядился под Тома Улму, что я уже и сам не знал, что думать. И что-то еще было в этих печальных еврейских глазах…
Кельнер сосредоточенно глядел на дно кружки, затем поднес ее ко рту, пытаясь ухватить губами последние капли вина.
— Осторожнее, захлебнешься, — заметил Кыржэ, пытаясь скрыть полную горькой иронии улыбку. Затем стал говорить ровным, спокойным голосом: — Как видно, тебе не по вкусу намеки: конечно, он такой же Тома Улму, как я поп. Но другого выхода не было. Завтра на рассвете будет расстрелян, одним из первых. Пока не дошло до немцев, что он — совсем не тот человек… Хотя старая лиса Кранц, кажется, сообразил. Но более всего виновен сам Маламуд: таким образом держался на допросах, что у меня возникла мысль выдать его за оригинал. Ты тоже здорово мне помог.
Хобоцел застыл с пустой кружкой в руках.
— Именно тебе я сообщил об аресте Тома Улму, зная, что сведения дойдут куда нужно.
Эксперт по-прежнему не вынимал руки из-за пояса — она словно бы компрессом лежала на животе, так как уже некоторое время он испытывал сильную боль во внутренностях. Там словно бы раскалывалось что-то, крошилось, и переносить боль становилось все труднее. Наконец он вынул из кармана вторую руку — ту, что никогда не показывал на людях, — и, ухватившись посиневшими пальцами за край стола, стал раскачиваться из стороны в сторону. Однако боль все равно не проходила. Лицо его начала искажать судорожная гримаса.
— Прости меня за то, что использовал тебя в качестве передатчика сведений — изменить игру уже было поздно. Возможно, завтра во время расстрела будут присутствовать немцы… Ничего хорошего не приходится ждать от Илоны. Меньше всего я рассчитываю и на Лилиану Дангэт. Барышня… Барышня, однако, должна сыграть главную роль… по установлению личности Улму. В конце концов — обычный спектакль, к тому же… и Косой попытается разжалобить шефов, возможно даже, заслужит прощение… Теперь это уже не имеет значения. Называй или не называй Тома Улму — все равно это он. Чем ждать пули в лоб от немцев, лучше выдать копию за оригинал…
Он потупил взор.
— А вот мититеи были просто замечательные… Давай же… поскорее уведи меня отсюда, как можно дальше… Просто замечательные мититеи… Скорее, скорее, пока еще держусь на ногах! Чтоб не было неприятностей и из-за моей смерти. От коммунистов — тоже. Сам знаешь их моральные устои! Возьми под руку, вот так… И не беги сломя голову, все равно вся группа сегодня арестована — ничем уже не поможешь… Ты один только и остался на свободе… Но… и… ох… Все! Конец!
Никто не мог заснуть.
— Все это — чистая комедия, ей-богу, — заявил Василе Антонюк. — Наши уже перешли Днепр, быть может, Буг, а эти… Посадили тут, как на сцене, выставили вместо декораций. Сиди и жди, когда кто-то поднимет занавес.
— И не говори, — вздохнул Тудораке. — Буг… Выходит, только наш Бык не могут перейти! Хотя бы услышать, как бьют пушки. Но и то не слышно.