Он отошел на несколько шагов и, махнув кепкой, взволнованно крикнул:
— С песнями идите, ребята, маршевым шагом, как ходили в наше время! Вы родились в счастливый час! Где же ваши кирки и лопаты? Приготовь все, что потребуется, товарищ Мазуре, — обратился он к завхозу. — Поищи Каймакана, он знает, что нужно…
Со стороны главного корпуса появился Каймакан.
— А вот и Еуджен Георгиевич! Легок на помине! — сказал директор.
Каймакан подошел с достоинством, молодцеватый и ладный, как всегда, кивнул ребятам и, легонько взяв директора под руку, отвел в сторону, что-то тихо сказал ему и вернулся к колонне.
Лицо у него было хоть и полное, но энергичное и красивое. Он носил светло-серую шапку, которая очень шла ему, и зеленый пушистый шарф, небрежно повязанный вокруг шеи. От него так и веяло свежестью и решительностью.
При его появлении колонна замерла. Лица ребят, недавно еще наивные и мечтательные, стали серьезными.
Каймакан окинул всех коротким испытующим взглядом.
— Где Пакурару? — спросил он, шаря глазами по рядам. — Не вижу его…
— Его вызвали в райком комсомола, товарищ заместитель!
— Некулуца Павел, выйди из строя и прими команду! Поведешь к объекту. В обход, там дорога лучше…
В этот момент появился Филипп Топораш, мастер-слесарь.
— Товарищ Топораш, прошу сюда, сюда! — крикнул Каймакан, видя, что тот попятился. — Вот что, — сказал он холодно, отводя глаза от небритого лица и жеваной одежды мастера. — Ваша группа сейчас на уроке, кажется? Так вы поведете этот народ на расчистку развалин. Отправляйтесь немедленно. После обеда придет мастер Пержу и сменит вас. А вашей группе мы найдем занятие. Вот так, — коротко закончил он. — Некулуца, команду! Инструменты привезет Цурцуряну, найдете их на месте. Ну, пошли!
Колонна тронулась во главе с Некулуцей и с маленьким Рошкульцом в хвосте. За ним плелся, по-стариковски шаркая, мастер Топораш.
А Мазуре стоял, прислонившись к полуразрушенной стене. Он держал перед глазами листок, слегка запрокинув голову, — его осанка стала неожиданно красивой, даже гордой. Его глаза, которые оживились, когда Мохов напутствовал учеников, теперь жадно глотали напечатанные строки. К нему подошел Каймакан.
— Это листовки тридцать девятого года, — немедленно поделился Мазуре с инженером своей радостью. — Игораш нашел их в водосточной трубе, завернутыми в румынскую газету…
Он доверительно взглянул на Каймакана:
— Подпольные листовки. Выпущены нашей компартией к двадцать второй годовщине Октября. В них говорится о поколении товарища Мохова…
Но понемногу радость его сникла.
— Они стояли насмерть, потом строили… А эти листовки не дошли до наших людей, остались почему-то в водосточной трубе…
Мазуре волновался, разглядывал листовку, будто искал в ней разгадку.
— Кто знает, — поверил он Каймакану свою тревогу, — не нагрянула ли облава, обыск… Или здесь был тайник, а связной… а связной не пришел. Что с ним случилось?
Мазуре достал всю пачку из кармана.
— Вот они! Так и остались! — сказал он с болью.
Каймакан все время слушал молча, не двигаясь. Потом отошел на несколько шагов и, прежде чем уйти, повернулся к Сидору:
— Прекрасно! Ты, видно, закончил все дела и предаешься воспоминаниям? Листовки, облавы, обыски… Видно, рукавицы ты роздал, кокс для кузницы завез, те два мешка картошки достал, не говоря уже об оконном стекле? И инвентарь для методкабинета, не так ли? И доски, и кирпич, и цемент…
Среди руин Нижней окраины сквозь уже плотный пласт снега проклюнулись, как молодая трава, столбики котельца — цоколь здания будущей школы.
Это началось в то утро, когда директор послал учеников на стройку, а Некулуца сразу же за воротами первым запел веселую озорную песенку про ученика, который покидает своих однокашников. Он пел сильным, звонким голосом, равняя шаг колонны. Песню подхватили десятки голосов, и улица наполнилась задорным бодрым ритмом:
Они еще шли легко и радостно, но песня вдруг оборвалась. Колонна замерла.
Развалины обступали их. Но не нагромождения горелого камня, не мрачная картина запустения заставили ребят содрогнуться. Нет. Помешкав, они продолжали бы идти по битому стеклу, по щепкам и щебню. Они привыкли к сухому шороху бурьяна, еще в прошлом году выросшего здесь в развороченном полу, среди кусков обвалившегося потолка.