После таких исчезновений взломщик неожиданно заявлялся в шикарном открытом фаэтоне, с букетом в руке, и если в это время на окраине были крестины, он становился крестным, если свадьба — шафером.
Знала слободка: если Цурцуряну разгуляется, деньги потекут рекой, новенькие, шуршащие банкноты полетят направо и налево. Наклюкавшись, Цурцуряну обмякал, был нежен, слезлив и в который раз начинал вспоминать, как он, слободской подкидыш, стал знаменитым королем сейфов. Слава его гремела в Яссах, Бухаресте, о нем якобы упоминала мировая пресса. Он порывисто целовал в губы стариков, кривобоких и страшных баб лишь за то, что они добрым словом поминали его покойную маму. Питал великую слабость к тем, кто знал его еще сопляком, несмышленышем, был свидетелем его голодных скитальческих лет. Правда, поклонники тщательно обходили одну деталь, старались и словом не обмолвиться о его папаше, разбойнике с большой дороги, который в расцвете молодых своих сил был пристрелен жандармским разъездом.
Цурцуряну был щедр и сорил деньгами, пока его хвалили, пока верил, что стар и млад души в нем не чают. Но упаси бог под пьяную лавочку наступить ему на мозоль — назвать его жуликом или взломщиком! Он требовал, чтобы его величали «растратчиком», как министров и прочих государственных чинов: «Те не грабят — растрачивают!»
Когда же заходила речь о взломах, то есть об «операциях», как их называл Цурцуряну, он предпочитал излагать свою точку зрения сугубо теоретически, как незаинтересованный эксперт. Он никогда не упоминал о самой краже, — нет, он беспристрастно анализировал сложнейшие замковые системы касс и несгораемых ящиков, местных или иностранных, он был в восторге от английской системы «Яле» и издевался над румынскими замками, которые, по его словам, можно было открыть простой спичкой.
И еще знала слободка о заветной мечте Цурцуряну: он надеялся, что людская молва припишет ему сходство с гайдуками, героями лесов, которые не проливали человеческой крови и обирали богачей лишь для того, чтобы раздать все беднякам. Знала слободка, что спьяну, заслыша такие слова, Митя Цурцуряну готов был снять с себя последнюю рубашку. Даже самые завзятые спорщики, закрывая глаза на многое, порою льстили этой Митиной мечте.
И лишь одна Маргарета Ботезат не поддавалась.
«Хороша ягодка!» — говорили о ней слободские бабы. Она быстро вскружила головы многим — от сержанта на улице до генерала. Потом ни с того ни с сего попробовала стать маникюршей — бросила, некоторое время промышляла гаданьем на картах — тоже бросила и, наконец, вернулась к тому, с чего начала, — к относительно спокойной жизни в салонах Стефана Майера.
Попала она туда впервые шестнадцатилетней девчонкой, босой и оборванной. Она продавала семечки и каленые орешки.
Здесь она увидела того молодого красавца с усиками, который когда-то привез дрова в сиротский приют. Он тогда гарцевал на тонконогом жеребце, помахивая хлыстом, руководил разгрузкой, а она, восхищенная, наблюдала за ним сквозь глазок на замерзшем оконном стекле.
Идя теперь к нему навстречу, она почувствовала, как ноги у нее подкашиваются.
Цурцуряну был польщен волнением девчонки, ее прерывистым дыханием, восторженными восклицаниями о тех дровах для сирот. Спросил, как ее зовут. Маргарета Ботезат? Он купил все ее орешки и семечки разом. Он-то и назвал впервые ее глаза «черными чарами», усадил с собой за столик. Дал ей шампанского. Он же первый и назвал ее «Марго»…
И вот теперь именно Маргарета встала поперек бахвальства Мити Цурцуряну. Именно она.
Бросила она ему вызов однажды в самом разгаре пиршества, когда большой салон Майера ломился от снеди, когда во главе стола, между женихом и невестой, сидел сам Цурцуряну во фраке с атласными отворотами, в крахмальном воротничке и белой, как ласточкина грудь, манишке. Бросила вызов в лицо как раз тогда, когда гости, растроганные щедростью Цурцуряну — благодетеля, подписавшего вексель бедной невесте на половину приданого, превозносили его до небес, перечисляя именно то, чего жаждала Митина душа. Как он без чьей-либо помощи поднялся со слободских пустырей и каких он теперь достиг высот. Его скитания, его «гайдучество»…
Здесь были и те «избранные», чьим именем так дорожил Цурцуряну, ради которых, в сущности, и козырнул своими тысчонками. Это были компаньоны Стефана Майера, почетные гости салонов. Люди с положением и весом, нужные люди. Да и сам хозяин восседал тут же со своей кралей, царицей заведения и всей слободки. Всех их пригласил Цурцуряну. За всех платил он — и за этих барышень и кавалеров, и за тех свах, сводников и «котов», и за своих мальчиков на побегушках, которые, если надо, готовы были глотать огонь и даже сесть за решетку, если дело шло о личности или престиже Мити Цурцуряну.