Лицо Софии разгорелось. Сверкали глаза. Запеклись губы. Грудь высоко вздымалась под тонкой блузкой.
— Ученик Хайкин Моисей. Его отец был портным, давно умер. Миша остался с матерью в еврейском местечке на севере Бессарабии. Но мальчик ни в чем не терпел нужды. Вдова работала поденно у местечковых богачей, замешивала им лапшу на чистых яичных желтках, выпекала к субботе белые калачи, стирала белье. И отказывала себе во всем, лишь бы ее сынок жил так, как живут дети богачей, которых она обслуживала. Без забот и, упаси бог, каких-нибудь тягот… В тяжелые годы эвакуации разве что рубашки с себя не продала, чтобы раздобыть сыну свежее яичко, кусочек хлеба, чашку молока. Она, истощенная, изголодавшаяся, умерла, а мальчик, которому минуло тогда двенадцать лет, не умел держать в руках лопату, чтоб выкопать могилу для матери.
Софийка кашлянула раз, другой, и вдруг на нее напал такой кашель, которому, казалось, не будет конца. Лоб покрылся испариной. Она с трудом вытащила из рукава носовой платочек, чтоб прикрыть рот. Жестом отказалась от предложенного ей стакана воды. Она кашляла беспрерывно, задыхаясь.
Наконец она отдышалась. Залитые слезами глаза сразу повеселели.
— Остался еще Рошкулец. Что ты мудришь, Еуджен, со своим естественным отбором, неспособными детьми и так далее! — неожиданно игриво набросилась она на Каймакана, тыча в него пальцем и чуть не касаясь его губ. — Мы же не подбираем семинаристов, будущих попов-верзил с могучим басом… Ах, да, я еще забыла про Сидора!
Она закрыла глаза, потрогала горло и неожиданно сказала просительно:
— Мне кажется, вы понимаете меня… Оставим это… А сейчас…
— Конечно, конечно! — всполошились все.
— Что касается товарища Мазуре, оставим его на усмотрение райкома, — раздался наконец голос Миронюка. Он обращался к Каймакану. — Пока выяснится вопрос о его прошлом. Все же, мне кажется, вам пока нечего бояться. Линия нашей партии… как бы вам сказать… — он искал подходящее слово.
— Безусловно! — уверенно заявил Мохов. — Эта линия в каждом из нас. Почему же ей не быть и в душе Мазуре?
— Совершенно верно! — радостно согласился инструктор.
— Ох, а мы еще ничего не решили о родителях Котели! — вспомнила София.
— Я как-то говорил с их председателем, — сказал Мохов, — как его зовут… как зовут?.. Ну вот и забыл. Он говорил, что Ион Котеля — их первый «Студент» в городе. Просил нас принять шефство над их селом.
— Его зовут Матей Вылку, он частенько заходит в мастерские, — сказал Пержу, тоже обращаясь к инженеру. — Он хороший парень, оборотистый. Для своего села из камня воду выжмет. Черт, а не человек!
— До Котлоны рукой подать, — вмешался Миро-нюк. — Часа два езды на лошадях. В хорошую погоду, конечно…
— Я поеду! — радостно подхватила София.
— Тебе не будет тяжело? — озабоченно спросил ее Каймакан. — Смотри не простудись!
— Ага, отбор! — усмехнулась она. — Как бы и мне не попасть в категорию неполноценных!
— Дорогая моя, не принимай все так близко к сердцу, — отмахнулся он. — Всяко бывает. Один ошибается — другой поправляет его. На то мы и коммунисты.
— Может быть, все-таки продолжим собрание? — предложила София. Она живо подошла к столу директора и пробежала глазами повестку дня. — Я совсем пришла в себя, товарищи.
— Стоп! Так не пойдет!
Ей помогли надеть пальто, укутали шарфом шею.
— Домой, домой, товарищ секретарь!..
Собрание закрылось, — вернее, было отложено. Все попрощались с ней, советовали следить за здоровьем, с Еуджен впервые, вопреки своей сдержанности, при всех взял ее под руку, чтоб проводить домой.
Когда все стали расходиться, Мохов задержал Миронюка.
— Я сегодня же подам заявление об уходе. Так больше не может продолжаться. Пусть Каймакан почувствует себя директором. Ответственность заставит его смотреть на вещи серьезнее, глубже.
Миронюк нахмурился:
— Незачем торопиться, Леонид Алексеевич.
— Но мне уже невмоготу! — возмутился Мохов. — Не могу больше фигурировать лишь как символ директора!
— Я другого мнения, — спокойно ответил инструктор.
— Что же вы предлагаете?
— Не будем торопиться, я же сказал. И, кроме того, надо посоветоваться с коммунистами, а собрание… увы! — улыбаясь, развел руками Миронюк. — Собрание закончилось!