— Что это? — удивленно спросила она.
— О, пустяки… конфеты, — ответил Игорь и, элегантно подхватив руку Софии, наклонился, чтобы поцеловать ее.
София в замешательстве отняла руку.
— Конфеты?.. Они как раз пригодятся нам к чаю. Верно, ребята? — спросила она, ища поддержки. И снова бросилась к примусу.
Все разместились вокруг столика у дивана. Стаканов, правда, не хватало, но ребята нашли выход: договорились пить по очереди.
София Николаевна разлила по стаканам чай и тоже присела на краешек стула.
Она растроганно посматривала на ребят. Она знала о них немало. Ей даже припомнились проказы кое-кого из них. Но сейчас все они казались ей замечательными.
— Скоро зимние каникулы, — сказала она, чтобы доставить удовольствие гостям. — Ты, Котеля, конечно, сразу домой поедешь?
Она обратилась к Котеле не только потому, что он не пил чай, дожидаясь стакана, — он был одним из немногих в училище, у кого были родители.
— Нет, София Николаевна, я не поеду домой, — ответил Котеля, глядя в сторону.
— Почему. Ионика? — удивленно спросила София, заметив, что он расстроен. — До твоего села рукой подать!
Парнишка не ответил. Остальные понимающе переглянулись.
— Что случилось, Ионика? Почему ты молчишь? Не доверяешь мне? — настаивала она.
Котеля потупился.
— Он бьет его маму, — вырвалось у Фоки.
— Кто? О ком ты говоришь?
Всем стало не по себе.
— Откуда ты знаешь? — нахмурилась она.
— Ионика рассказал. Его отец лютует. Как домой приедет, мать всегда в синяках. Однажды…
— Не надо… — прервала его воспитательница, увидев, что Ионика встал из-за стола и глаза его налились слезами. — Успокойся, малыш. Я попрошу товарища Кайма-кана узнать, что там такое, и, если потребуется, вызовем в школу твоего отца. Мы этого так не оставим…
София поспешила налить ему чаю в освободившийся стакан, пододвинула к нему коробку с конфетами, погладила его по голове.
— Ты один у родителей?
— Да.
— Именно поэтому тебе надо почаще наведываться домой, — сказала она. — Нельзя оставлять маму. Если все так, как ты говоришь, дай понять отцу, что теперь другие времена. Женщину охраняет закон. Понимаешь, Ионика, пусть он услышит это от тебя, от своего сына.
— София Николаевна, а где ваши родители? — вдруг спросил Некулуца. — Вы никогда о них не говорите…
— Я их не помню, — смущенно улыбнулась она. — Я выросла в сиротском приюте недалеко отсюда. Когда после эвакуации мы вернулись с Урала, я не нашла приюта. Бомбы его с землей сровняли. Наш возчик помнит, где стоял приют, он как-то был у нас.
— Как, Цурцуряну знает вас с детства? — спросил кто-то с некоторой завистью.
— Не он меня, а я его… Помню как сейчас: как-то зимой у нас кончились дрова. Холод был страшный. Каждое утро Маргарета Ботезат, самая бойкая и самая красивая из всех девушек, первой вскакивала с постели — мы спали вдвоем или втроем, чтобы теплее было, — и дыханием отогревала глазок в замерзшем окне. Целые дни мы смотрели, не привезли ли дров. Наконец их привезли.
Тогда-то мы и увидели Цурцуряну, Маргарета показала нам его, да еще выскочила во двор, чтоб получше рассмотреть. Тогда он был молодой, с усиками, и восседал на красивом коне, помахивая хлыстом. Он скакал верхом вокруг повозок, пока дрова разгружали и складывали в поленницы. И тут же исчез.
София заметила пустые стаканы, быстро собрала их, сполоснула, снова наполнила чаем и поставила на стол.
— А потом разразился страшный скандал, — продолжала она. — Нагрянули из примарии, хотели увезти дрова, погрузили их на повозку, опять свалили… Вся окраина поднялась на ноги. Пришли полицейские, жандармы…
— Но почему?
— Дрова предназначались для примаря, кажется. А Цурцуряну обманул подводчиков, дал им наш адрес. Другие говорили, что Цурцуряну доставил дрова в сиротский приют с помощью хлыста, погонял лошадей, чтоб шли быстрее, а подводчиков — чтоб не смели ослушаться.
— И это был Цурцуряну? — с сомнением спросил Игорь.
— Да, я же сказала. Наш возчик.
— И он приезжал верхом? — удивился другой. — С хлыстом?
— Я не видел, чтоб он хоть раз ударил лошадь кнутом, — тихо, словно про себя, сказал Котеля.
Помолчали.
Вдруг Котеля встал из-за стола. Он был малорослый, приподнялся на цыпочки, словно стараясь выглядеть внушительнее.
— В Котлону я вернусь, когда стану мастером первой руки! — выкрикнул он дрогнувшим голосом, словно клятву давал. — Когда буду кормильцем!