— Ну, это ни о чем не говорит, — заметил Скалл. — Я не имел удовольствия встречаться с мистером Три Птицы. Что он за парень?
— Три Птицы тихий. Он не выражает вслух свои мысли, — сказал Знаменитая Обувь. – Их только двое. Остальные воины остались на празднике, который Бизоний Горб устроил для Тихого Дерева.
— Если их только двое, то по-моему пускай приходят — сказал Огастес. — Я полагаю, что мы сможем справиться с двумя индейцами, даже если один из них – Пинающий Волк.
Колл думал наоборот. Двух индейцев труднее обнаружить, чем пятнадцать. Ему показалось странным, что Пинающий Волк решил последовать за ними именно сейчас. В конце концов, он только что бежал с тремя прекрасными жеребцами. Это лошади, вероятно, были получше, чем любая в отряде рейнджеров, за исключением Гектора, конечно.
Скалл некоторое время шагал вверх и вниз, глядя на равнину, как будто он в любой момент ожидал увидеть Пинающего Волка. Но, за исключением паривших в небе двух ястребов, в окрестностях можно было видеть только траву.
— Я знаю Трех Птиц давно, — сказал Знаменитая Обувь. — Он не испытывает ненависти к кикапу. Однажды я помог ему выследить пуму, которую он подстрелил. Я думаю, что пума могла уйти, если бы я не отыскал ее вместе ним.
Огастеса иногда раздражала напыщенность речи Знаменитой Обуви.
— Я полагаю, что сейчас он забыл о пуме, — сказал он. — Он может подойти и перерезать тебе горло прежде, чем вспомнит о ней.
Знаменитая Обувь посчитал замечание слишком нелепым, чтобы отвечать на него. Три Птицы никогда не забудет того, как он помог ему выследить пуму, так же, как и Бизоний Горб не забудет его доброту к умирающей бабушке.
— Не посмотреть ли мне, как я смогу преподнести им сюрприз, капитан? — спросил Колл. Он проявлял нетерпение от бездействия. Проводить совет прекрасно ночью, но сейчас стоял день, и его лошадь находилась под седлом и горячилась.
— Ты не сумеешь поймать их, — сказал Знаменитая Обувь. — Они следуют за вами, но не близко, и у них лошади лучше, чем у вас. Если ты станешь преследовать их, они заведут тебя так далеко, что ты будешь голодать, прежде чем сможешь вернуться обратно.
Колл проигнорировал разведчика и посмотрел на капитана. Он не видел причин для того, чтобы терпеть вражеское преследование.
Капитан Скалл весело посмотрел на молодого человека. Тот, очевидно, хотел отправиться в погоню за индейцами, несмотря на явное предостережение разведчика.
— Я бывал там прежде, и я не голодал, — сообщил ему Колл.
Скалл поджал губы, но ничего не сказал. Он подошел к своим седельным сумкам и рылся в них, пока не нашел небольшую книжку. Затем он вернулся к костру, уселся поудобнее на мешок с картофелем, и поднял книгу, которая была сильно зачитана.
— Ксенофонт — произнес он. – «Отступление десяти тысяч». Конечно, нас только двенадцать человек, но когда я прочитал Ксенофонта, то могу себе представить, что нас десять тысяч.
Огастес спокойно седлал лошадь. Если предстояла погоня, он хотел бы поучаствовать в ней.
Несколько рейнджеров зашевелились, натягивая сапоги и посматривая на свои ружья.
— Эй, оставьте это! — вдруг сказал капитан Скалл, отрываясь от книги. — Я не собираюсь посылать вас преследовать призрак в этой скудной стране. То, что мистер Колл не голодал в ней на время своего последнего визита, не означает, что он не будет голодать завтра. Да и все остальные тоже.
— Там всегда первый раз, как говорят, — добавил он. — Я думаю, что это сказал какой-то умный грек, либо сам Папа Франклин[9].
Затем он остановился и добродушно улыбнулся своим сконфуженным и одетым в лохмотья людям.
— Когда-нибудь слышали звучание греческого языка, парни? — спросил он. — Это прекрасный старый язык, язык Гомера и Фукидида, не говоря уже о Ксенофонте, нашем сегодняшнем авторе. У меня до сих пор в голове осталось изрядное количество греческих слов. Я почитаю вам, если вам угодно, о десяти тысячах человек, которые шли домой после поражения.
Никто не сказал «да» и никто не сказал «нет». Люди просто стояли на том же месте, где они стояли, или сидели, если они еще не встали. Дитс подбросил еще несколько веток в костер.
— Это прекрасно, что вы согласны, — сказал капитан Скалл.
Он оглянулся с усмешкой, а затем, сидя на мешке с картофелем, и щурясь, чтобы рассмотреть мелкий шрифт карманного Ксенофонта, начал читать отряду на греческом языке.
— Это было хуже, чем слушать кучу команчей, пожирающих друг на друга, — сказал Длинный Билл, когда чтение закончилось, и отряд снова был в движении.
— Я бы предпочел слушать, как визжат свиньи, чем такую ерунду, — добавил Айки Риппл.
Огастес не любил читать, как и другие, но тот факт, что Длинный Билл выступил против, повернуло его в другую сторону.
— Это был греческий язык, — напомнил он им высокомерно. — Все должны иногда послушать греческий язык, и латынь тоже. Я мог слушать целый день, когда кто-то читал по-латыни.
Колл знал о претензии Огастеса на некоторые знания латыни, но сам никогда не был уверен в обоснованности этой претензии.
— Сомневаюсь я, что ты знаешь хоть слово из этих языков, — сказал Колл. — Ты не понял ничего из прочитанного, и никто другой не понял.
В отличие от рейнджеров, Знаменитая Обувь был сильно впечатлен чтением капитана. Сам он мог говорить на нескольких диалектах и идти по следам любого существующего животного. Но капитан Скалл шел по еще более трудному и более неуловимому следу: крошечному, сложному следу, который бежал по страницам книги. Этот Большой Конь Скалл мог идти по крошечному следу от страницы к странице книги и превратить то, что он увидел, в звук, что было волшебством, которое никогда не переставало удивлять кикапу.
— Это может быть манера разговаривать с богом, — заметил он.
— Нет, это был просто какой-то старый греческий парень, который проиграл войну и вынужден был плестись домой со своими десятью тысячами человек, — ответил Огастес.
— Это очень много людей, — сказал Колл. — Интересно, сколько же воевало на той стороне, которая выиграла?
— Не все ли тебе равно, Вудро? Ты даже не любишь слушать греческий язык, — заметил Огастес.
— Не люблю, — сказал Колл. — Но, тем не менее, я могу интересоваться этой войной.
17
Пинающий Волк был в восторге от беспечности Большого Коня Скалла, который выставил трех человек одновременно для охраны лошадей рейнджеров и двух вьючных мулов, но не побеспокоился об охране Бизоньего Коня. Люди на страже сменялись через короткие промежутки времени, слишком короткие. Все же Скалл, казалось, не считал, что Бизоний Конь нуждается в охране.
— Он не думает, что кто-то попытается украсть Бизоньего Коня, — сказал Пинающий Волк Трем Птицам после того, как они понаблюдали за рейнджерами и их лошадьми в течение трех ночей.
— Скалл неосторожен, — добавил он.
У Трех Птиц на этот раз появилась мысль, которую он не хотел хранить в себе.
— Большой Конь прав, — сказал Три Птицы.
Он показал вверх на небеса, которые были усеяны яркими звездами.
— Есть так же много людей, как звезд, — сказал Три Птицы. — Они не все здесь, а где-то вокруг в мире есть много людей.
— О чем ты говоришь? — спросил Пинающий Волк.
Три Птицы указал на Полярную звезду, звезду, которая была намного ярче, чем маленькие россыпи звезд вокруг нее.
— Только одна звезда светит, чтобы показать, где север, — сказал Три Птицы. — Только одна звезда, из всех звезд, светит на севере.
Пинающий Волк подумал, что было бы лучше, если бы Три Птицы не пытался озвучивать свои мысли, но все же старался вежливо выслушать безобидные слова Трех Птиц о звездах.
— Ты как Полярная звезда, — сказал Три Птицы. — Только ты из всех людей в мире можешь украсть Бизоньего Коня. Этот конь может быть магическим. Некоторые говорят, что он умеет летать. Он может повернуться и съесть тебя, когда ты подойдешь к нему. Тем не менее, ты такой вор, который собирается украсть его в любом случае.
— Большой Конь не знает, что Полярная звезда пришла, чтобы взять его лошадь, — добавил он. — Если бы он знал это, он бы был более осторожным.
На четвертую ночь, после детального изучения ситуации, Пинающий Волк решил, что настало время подойти к Бизоньему Коню. Погода способствовала: сияло три четверти луны, и яркие звезды затуманивались гонимыми ветром быстро движущимися облаками. Пинающий Волк мог видеть все, что он должен был видеть. Он тщательно подготовил себя постом, его кишечник был пуст, и он натер все тело шалфеем. Скалл даже оставил поводья на Бизоньем Коне.