— Мы теперь находимся в стране Аумадо, — сказал Знаменитая Обувь. — Завтра он может появиться. Я не знаю.
— Ну, перед нами Пинающий Волк с моей лошадью, — сказал Скалл. — Если он действительно появится, то должен будет сначала позаботиться о Пинающем Волке.
— Аумадо всегда находится позади тебя, — ответил Знаменитая Обувь. — Такая у него привычка. Эти горы — его дом. Он знает следы, которые оставили даже кролик и пума. Если мы войдем в его страну, то он будет позади нас.
Айниш Скалл мгновение обдумывал эти слова.
Горы были синими на расстоянии, испещренные тенями. Путь в них был узкий и скалистый, он помнил это со времен своего первого штурма. Он поднял палочку и начал рисовать в пыли фигуры, геометрические фигуры. Он рисовал квадраты и прямоугольники, и время от времени треугольник.
Знаменитая Обувь наблюдал, как он рисует фигуры. Он задавался вопросом, были ли они символами, имеющими отношение к сердитому христианскому богу. В Остине Скалл иногда читал проповеди, он проповедовал с платформы виселицы, которая стояла позади тюрьмы. Многие люди собирались, чтобы послушать проповеди Скалла — белые, индейцы, мексиканцы. Многие из них не понимали слов Скалла, но все равно слушали. Скалл во время проповеди ревел и топал, он вел себя как могущественный шаман.
Слушатели боялись уйти, пока он проповедовал, из страха, что он наложит на них страшное заклятие.
— Я думаю, что тебе надо найти этого человека, Трех Птиц, и отвести его домой, — сказало Скалл, когда закончил рисовать маленькие фигуры в пыли. — Он не безумец, и ты тоже. То, что здесь осталось сделать, лучше всего будет сделано сумасшедшими, а это я и мистер Пинающий Волк.
— Если бы я был абсолютно вменяем, то находился бы на хлопковой плантации в Алабаме, позволяя уродливым родственникам моей жены поддерживать во мне светские манеры, — добавил он.
Знаменитая Обувь подумал, что он знает, почему Пинающий Волк ведет Бизоньего Коня к Аумадо, но это было деликатное дело, и он не хотел обсуждать его с белым человеком. Это не было мудро, чтобы говорить с белыми людьми об определенных вещах, и одной из них была сила воли: силой воли воин должен завоевать уважение к себе. Он сам, будучи молодым человеком, был болезненным, только когда он начал постоянно ходить пешком, его здоровье поправилось. В начале своей жизни он наделал много глупостей, чтобы убедить себя в том, что он не был никчемным. Однажды в Сьерра-Мадре, в Чиуауа, он даже заполз в логово медведя гризли. Медведь еще не проснулся от зимней спячки, но наступала весна, и медведь был неспокойным. В любой момент медведь мог проснуться и убить Знаменитую Обувь. Но он оставался в логове беспокойного медведя три дня, и когда он вышел оттуда, с ним оставалась сила медведя, когда он ходил пешком.
Без риска не было никакой силы у взрослого мужчины.
Вот почему Пинающий Волк вел Бизоньего Коня к Аумадо — если бы он вошел в цитадель Аумадо и выжил, то мог бы слагать песни о своей силе весь путь к дому. Он мог спеть ее Бизоньему Горбу и сидеть с ним, как равный с равным — ведь он бросил вызов Черному Вакейро и остался в живых, чего не удавалось ни одному команчу.
В таком поведении не было ничего безумного. Это была только храбрость, храбрость великого воина, который идет туда, куда ведет его гордость. Когда Бизоний Горб был моложе, он часто поступал так, приходя в одиночку в страну своих злейших врагов и убивая их лучших воинов. Благодаря такой смелости он получил силу, великую силу. Теперь Пинающий Волк также хотел получить великую силу.
— Ты привел меня туда, куда я просил, и ты научил меня чтению следов, — сказал Скалл. — На твоем месте я бы теперь вернулся. Пинающий Волк и я вовлечены в испытание, но это — наше испытание. Ты не должен идти со мной. Если ты встретишь моих рейнджеров по пути домой, просто расскажи им новости.
Знаменитая Обувь не совсем понял последнее замечание.
— Какие новости? — спросил он.
— Новости о том, что я в Сьерра-Пердида, если кто-либо захочет об этом знать, — ответил Скалл.
После этого он ушел по следам своей большой лошади по направлению к голубым горам.
3
Они сняли одежду с молодого кабальеро и привязали его к столбу для сдирания кожи за большой пещерой, когда в лагерь прискакал Тадуэл с новостями, которые, как он считал, Аумадо захочет услышать.
Аумадо сидел на одеяле перед пещерой, наблюдая за старым Гойето, точившим свои ножи для сдирания кожи. Лезвия ножей старика были тонкими как бритвы. Он использовал их только тогда, когда Аумадо хотел, чтобы он снял кожу с человека. Молодой кабальеро допустил, чтобы пума проскользнула к лошадям и убила жеребенка. Хотя Аумадо никогда не ездил — он предпочитал ходить — он был раздражен молодым человеком, позволившим пуме сожрать прекрасного жеребенка.
Аумадо всегда предпочитал солнце, а не тень. Даже в самые жаркие дни он редко входил в большую пещеру или любую из пещер, которые усеивали Желтые Утесы. Он стелил свое одеяло там, где солнце будет освещать его весь день, и весь день он находился под его лучами. Он никогда не закрывался от солнца — он позволял ему делать себя все чернее и чернее.
Тадуэл спешился далеко позади столба и почтительно ожидал, пока Аумадо подзовет его и выслушает новости. Иногда Аумадо подзывал его быстро, но в других случаях ожидание было долгим. Когда старик наказывал кого-то, как это было сейчас, было неблагоразумно прерывать его, независимо от важности новостей.
Аумадо был неторопливым во всем, но особенно он был неторопливым в наказании. Он не наказывал кое-как. Он превращал наказание в церемонию и надеялся, что все в лагере остановятся независимо от того, чем занимаются, и уделят внимание тому, что делают с провинившимся.
Когда юный кабальеро, раздетый и дрожащий от страха, был надежно привязан к столбу, Аумадо жестом показал старому Гойето, чтобы тот шел с ним. Эти два человека были одного возраста и одного роста, но с различным цветом лица.
Гойето был светло-коричневым, Аумадо — как старая черная скала. У Гойето было семь ножей, которые он носил на узком поясе, каждый в мягких ножнах из замши. Возраст согнул его почти вдвое, и у него был только один глаз, но он обдирал людей для Аумадо уже много лет и мастерски владел ножами. Он нес с собой маленький горшок с синей краской, чтобы отметить места, с которых Аумадо хотел снять кожу. Последним человеком, с которого он полностью снял кожу, был немец, пытавшийся ускользнуть с несколькими камнями, взятыми им в одной из пещер Аумадо. Аумадо не нравилось, что кто-то беспокоит пещеры, немец или кто-либо другой.
Тем не менее, он редко заказывал снять кожу с человека полностью — чаще Гойето снимал кожу только с руки, или ноги, или спины, или даже с интимной части. Тадуэл не думал, что наказание будет тяжелым для молодого вакейро, который допустил только маленькую, понятную ошибку.
Скоро он убедился в своей правоте. Аумадо взял маленький горшок с краской и провел линию от затылка кабальеро вниз к его пятке. Ширина линии не достигала даже одного дюйма.
Аумадо поднял ногу юноши, провел линию через подошву его ноги и обошел вокруг него. Затем он тщательно продолжил линию до подбородка юноши.
Аумадо притянул лицо юноши поближе, чтобы тот мог смотреть ему прямо в глаза.
— Я развожу лошадей не для того, чтобы их ели пумы, — сказал он. — Я хочу, чтобы Гойето взял дюйм твоей кожи. Гойето так хорошо управляется с ножами, что ты не почувствуешь ничего. Но если ты почувствуешь, пожалуйста, не вопи слишком громко. Если ты потревожишь меня слишком громкими воплями, у меня может появиться желание, чтобы он ободрал твои яйца или, возможно, одно из твоих глазных яблок.
Затем он вернулся к своему одеялу и сел. Он видел, что Тадуэл что-то хочет рассказать ему. Обычно, пока кого-то пытали, он заставлял своих курьеров ждать. Было трудно осмыслить новости, когда человек кричит на расстоянии всего нескольких футов. Но Тадуэла посылали на север к границе, и не умно было игнорировать новости с пограничных земель.
Он жестом пригласил Тадуэла, который поспешно пошел к нему. Когда он подошел, старый Гойето сделал несколько надрезов и начал сдирать небольшую полоску кожи вниз от затылка молодого кабальеро. Юноша, не понимая, что ему досталось легкое наказание, заорал во всю силу своих легких. Когда Гойето, надрезая, потащил полоску ниже лопаток юноши, тот кричал так громко, что невозможно было услышать доклад Тадуэла. К тому времени, как полоска кожи была отделена от бедер, юноша потерял сознание, и Гойето остановился и присел на корточках у его ног.