Пинающий Волк помолчал немного, чтобы новость, как следует, дошла до воинов.
— Я похитил Бизоньего Коня и отвел его в Мексику, — сказал он. — Я отвел его к Аумадо. Я сам решил сделать это.
Он видел, что воины понимают его. Многие воины покидали общину на несколько недель, чтобы отправиться на поиски чего-нибудь, что хотели бы увидеть. Такие путешествия прибавляли силы воину.
— Аумадо захватил нас, — сказал он. — Он привязал меня к лошади и заставил лошадь убежать. Он хотел убить меня, но Большой Конь Скалл обнаружил меня, когда я провалился в темноту, и освободил меня.
— Ух! – воскликнули несколько воинов в замешательстве. Почему Большой Конь Скалл сделал это?
— Я не видел его, — сказал Пинающий Волк. — Я видел только его след. Но теперь я вижу два предмета там, где есть только один.
Маленький Ветер терпеливо ждал, когда Пинающий Волк больше расскажет ему о его брате.
— Три Птицы решил пойти со мной в Желтый Каньон, — сказал Пинающий Волк. — Даже когда я сказал ему, что буду искать Аумадо, он решил идти. Когда мы нашли Аумадо, он оказался позади нас. Он привязал меня к лошади и заставил лошадь бежать. Это последний раз, когда я видел Трех Птиц. Аумадо оставил его у себя.
Воины продолжали молчать. Все они знали, что Аумадо делает с захваченными команчами. Они знали о клетках, яме и заостренных деревьях. Маленький Ветер почувствовал гордость за своего брата, за то, что тот проявил такую храбрость.
Трех Птиц в племени никто никогда не считал особенно храбрым. Он не охотился, когда бизоны теснились во время панического бегства. Он никогда не уходил в одиночку, чтобы убить медведя или пуму, хотя это было достаточно распространено среди воинов.
Несколько воинов, сидевших у лагерного костра, совершили такие подвиги. Три Птицы редко бывал впереди во время атаки. Его главным достоинством как воина была способность бесшумно двигаться. Именно поэтому Пинающий Волк выбрал его помощники, чтобы украсть Бизоньего Коня.
Когда все жены и дети Трех Птиц умерли от болезни, он был опечален, и Маленький Ветер знал об этом. Он по-прежнему мог бесшумно передвигаться, но не участвовал в делах. Маленький Ветер думал, что именно печаль брата подтолкнула его на такую храбрость.
Когда Пинающий Волк закончил свой рассказ, он встал, чтобы отправиться в дозор, как он ранее предложил, когда увидел, что лагерь остался без охраны. Но, когда он встал, Красная Рука быстрым жестом попросил его снова присесть. Красная Рука всегда любил Пинающего Волка, и ему стало стыдно за свою грубость. Пинающий Волк совершил великий подвиг, подвиг, который будут воспевать много лет. Ему больше не придется выслушивать грубости. Просто вначале всех сильно поразило его внезапное появление. Некоторые посчитали его духом. Красная Рука своей грубостью хотел бросить вызов духу. Но, теперь, когда он услышал историю Пинающего Волка, он стремился загладить свою ошибку.
— Я вижу, что ты голоден, — сказал Красная Рука. — Тебе надо съесть часть этой оленины. Сегодня вечером я буду стоять в дозоре.
Пинающий Волк вежливо принял предложение Красной Руки. Он остался на месте, но не больше не ел оленину. Теперь, когда он вернулся к воинам своей общины, он почувствовал огромную усталость. Он улегся в теплый пепел костра и быстро уснул.
19
Перл Коулмэн каждое утро гасила свою печаль и пыталась накормить своего мужа обильным и вкусным завтраком. Она поставила перед Длинным Биллом большую тарелку с печеньем и четырьмя вкусными свиными отбивными. Затем она, как и каждое утро с момента его возвращения, сказала ему, что она хочет, чтобы он ушел из рейнджеров, и ушел немедленно.
— Я не смогу больше выдержать твой уход в пустыню, Билл, — сказала она, начав плакать, вспоминая свое недавнее потрясение. — Я не смогу выдержать это. Я была настолько испуганной, что мои пальцы на ногах сводит судорога, когда я лежу в постели. Я не могу заснуть, когда пальцы ног сводит судорога.
Хотя Длинному Биллу и нравились печенье и свиные отбивные, он не комментировал замечания своей жены. Он также не пытался остановить ее слезы. Слезы и просьбы покинуть рейнджеров стали для него столь же предсказуемой частью утра, как и сам восход солнца.
— Есть вещи похуже, чем сведенные пальцы ног, Перл, — ответил он, с печеньем в одной руке и несчастным взглядом на лице.
Он сказал не больше того, но Перл Коулмэн почувствовала растущее раздражение. Впервые за время своего замужества она почувствовала себя в оппозиции к собственному мужу, и не случайной оппозиции. В необходимости немедленно уйти из рейнджеров она была права, а он нет, и если она не могла заставить Билла принять ее точку зрения, то она не знала, что и думать об их будущей супружеской жизни.
— Я была здесь одна, и знаю о плохом получше, чем ты, — ответила она ему. — Я была здесь. Во мне сидело четыре стрелы, и я потеряла нашего ребенка от такого страха. Я была так испугана, что наш ребенок умер во мне.
По мнению Длинного Билла именно изнасилование, которое пережила Перл, вероятно, убило ребенка, но он не говорил об этом. Он съел второе печенье и молчал. Переполняющее облегчение, которое он почувствовал, увидев, что Перл жива, ушло, на его место пришла новая проблема – как привыкнуть к тому, что с ней произошло.
Первое, с чем Длинный Билл столкнулся немедленно, это то, что Перл изнасиловали несколько команчей. Во время мучительно долгого, нервного возвращения домой он наполовину был убежден, что переживет известие об изнасиловании. Но, как только он вернулся домой и узнал, что Перл действительно изнасиловали, он был так потрясен, что до сих пор даже не сделал попыток выполнения супружеского долга, чего при обычных обстоятельствах так часто ждал с нетерпением.
И не только потому, что Перл не хотела этого.
— Они сделали это, и тебя не было здесь, чтобы помочь мне, — сказала она ему, плача, в первую ночь, когда он вернулся. — Я больше не могу быть твоей женой, Билл.
Всю ту ночь, и каждую ночь с тех пор, Перл лежала возле мужа, сжав свои ноги вместе, очень несчастная, жалея, что одна из стрел команчей не убила ее.
Длинный Билл, лежа рядом с ней, был не менее недоволен. Он с рейнджерами похоронил тринадцать человек по возвращении в Остин. Теперь, лежа около своей несчастной жены, он думал обо всех сражениях, в которых он побывал, и размышлял о том, что хорошее попадание единственной пули, возможно, избавило бы его от такого мучительного положения.
— Сколько их было? — спросил, наконец, он Перл.
— Семеро, — призналась Перл. — Это произошло очень быстро.
Длинный Билл не сказал больше ничего, ни тогда, ни когда-либо, но если семеро команчей насиловали его жену, то ему не казалось, что это было очень быстро.
С момента его возвращения, день за днем, жизнь становилась все более безжалостной. Перл готовила ему щедрую, восхитительную еду, но в постели лежала около него с плотно стиснутыми бедрами, а у него самого не возникало желания убеждать ее, чтобы она развела их.
В течение долгих, тревожных ночей на тропе он мечтал о том, как приедет домой и окажется в постели с женой. Теперь, однако, он покидал дом через минуту после окончания ужина, чтобы сидеть каждую ночь допоздна в салуне, выпивая с Огастесом Маккреем. Гас выпивал, чтобы успокоить свое разбитое сердце, Длинный Билл — чтобы затуманить свои ясные и тревожные мысли. Иногда к ним даже присоединялся Вудро Колл, у которого были свои заботы, но он не высказывал их. Самое большее, что он делал, это выпивал пару виски. К тому времени все в Остине знали, что Мэгги Тилтон была беременна, и многие люди предполагали, что ребенком был Вудро Колл. Этот факт не особенно волновал кого-то, кроме самой молодой пары.
Остин пережил великий набег и теперь приходил в себя. Большинству горожан надо было восстанавливать дома или офисы. У них также было над кем горевать. То, что от молодого техасского рейнджера забеременела шлюха, было в порядке вещей, и никто из-за этого не думал хуже о Вудро или Мэгги. У немногих возникало свободное время, чтобы подумать об этом дольше, чем мимоходом.
Ночь за ночью они втроем, Длинный Билл, Гас и Колл, сидели за столом в глубине салуна, все трое с беспокойными мыслями из-за проблем с женщинами. Огастес потерял любовь всей своей жизни, жена Длинного Билла была опозорена краснокожими команчами, а девушка Вудро понесла ребенка и настаивала на том, что это его ребенок, а он не хотел его и даже не хотел его признать своим.