Те же, кто руководил отправлением ужасного культа, не попадались в руки хранителей порядка или по непонятной причине умирали, едва сев в полицейскую карету.
За несколько минут до полудня звезды заняли определенное положение. Если бы кто-нибудь догадался изобразить их на бумаге и соединить линиями, получилась бы фигура, отдаленно напоминающая ту, что столько ночей подряд тревожила сон многих тонко организованных натур.
Жрец-колдун вступил в свою деревню в сопровождении целой свиты. Четверо шедших сразу за ним мужчин, на лицах которых застыло выражение фанатичного восторга, несли изображения великого Ктулху, сделанные с не меньшим искусством чем первое, так поразившее всех. Пятый же, преисполненный важности, нес статуэтку, одну из немногих, которые принесли с собой прибывшие со звезд. Десяток следовавших за ними людей, случайно встреченных по дороге, не испытывал, никаких чувств, кроме желания во всем повиноваться служителю спящего бога.
Жрец-колдун был доволен собой. Теперь он готов изгнать чужака и привести соплеменников к полному повиновению. Он и никто другой проведет обряд встречи проснувшегося бога.
Но на главной площади деревни, у входа в пещеру для ритуалов, никто и не думал сожалеть об его отсутствии. Соплеменники, не спросив позволения, разожгли священный костер и кружились в танце, который может исполняться лишь в тот день, когда глаз дневного бога начинает взирать на людей дольше, чем длится ночная тьма.
Что они творят, неразумные! — ужаснулся жрецколдун.
День, предшествующий появлению великого Ктулху, должен был пройти вовсе не так. Но никому кроме него, старейшего из служителей мертвого бога, не были ведомы обряды и некому было. кроме него, сказать правильные слова. Слова, которые надлежало повторять, пока волнение на озере не известит о возвращении того, кого ждало не одно поколение жителей деревни.
Молодой чужак, захвативший место главного жреца и не имевший никакого понятия о том, что следует делать в такой великий день, восседал на подобии трона, грубо вытесанном из цельного ствола старой ели. На лице его ликование и торжество временами сменялись выражением полной растерянности. Казалось, лишь он один среди всех не попал под власть священного экстаза. Значит, чужак и в самом деле не лишен колдовской силы, раз сохраняет ясность рассудка. Это даже хорошо — кивнул сам себе свергнутый глава деревни. — Вот рассудок сейчас и обернется против него.
Жрец-колдун остановился напротив дерзкого и вперил в него взгляд, который обычно заставлял сильнейших мужчин деревни ползать на четвереньках и пожирать землю. Прошло несколько мгновений, потом еще несколько. Усилия, которых, казалось, было достаточно, чтобы обратить чужака в пылающий факел, как будто проваливались в пустоту.
Более того, упрямый юнец даже не смотрел в его сторону. С изумлением, злостью и некоторым испугом он взирал на одного из его недавно обретенных последователей. Тот же, будто очнувшись от глубокого сна, в ответ пожирал его презрительным взглядом. Глядя на них по очереди, жрец-колдун поразился сходству одного и другого.
Неожиданно старый колдун понял, что означал ответ духов, данный ему во время гадания: «камнем, о который ты споткнешься, станет целое, считающее себя разделенным». Отец и сын, полагающие себя более чужими, чем берега бурной реки. Ничего, у него хватит сил победить их!
Но не успел он произнести и слова, как его окружило несколько странного вида мужчин, прибывших с чужаком. Напрасно жрец-колдун старался подчинить их своей воле; с таким же успехом он мог бы попытаться заставить плясать каменных истуканов. Те же, кто пришел вместе с ним, стояли, безучастно взирая на происходящее.
Тем временем отец и сын, позабыв обо всем на свете, набросились друг на друга:
— Бездарность! Возомнившее о себе ничтожество! Ты на что замахиваешься, сопляк?!
— Мастодонт, заплесневелый формалист! Я избранный, а ты способен лишь малевать всяких почетных маразматиков, удостоенных прижизненной мумификации. Тебе никогда не добиться его милости! И не тычь мне в лицо своим черновиком! Тьфу мне на него!