— Ты, Корень. полный фуфел гонишь, — выплюнул гнусавый. — Это, — он плюнул в сторону связанной парочки, — ты как господам большевикам объяснишь? Ты же знаешь, кто не в их банде, грабить не должен. Это их пьяным матросам все дозволено.
— Мне, собственно, наплевать на ваши разборки, — объявил я, покосившись на пленников. — Делайте, что хотите, а я займусь своими делами, и разойдемся с миром.
Гнусавый усмехнулся.
— Ты — благородный. Это ты сейчас говоришь, что наплевать, а когда мы дамочку пытать начнем, чтобы вот этот козел, — он пнул связанного мужчину, — назвал номер сейфа, ты за пистолет схватишься. Знаем мы таких благородных.
Тут, к сожалению, он был совершенно прав. Я не собирался оставлять этих людей на произвол бандитов, но сейчас открывать пальбу, при счете пять к одному, тем более что револьвер у меня был чужой, не пристреленный, и то, что в барабане было шесть патронов — не факт. Вряд ли кто-то из этих «революционеров» хорошо относился к собственному оружию. Как правильно много лет спустя писал Булгаков «Разруха начинается в головах», а с головами у «пролетариев» было плохо, очень плохо. Не дружили они с головой, иначе все эту ерунду не затеяли бы.
Пусть Керенский был сволочью редкою, но он все же лучше толпы матросов, принявших по стакану «балтийского пунша».
— В любом случае, если мы начнем стрелять, то во-первых: я парочку из вас уложу, прежде чем вы меня прикончите, а во-вторых патруль будет здесь и тогда и мне, и вам не поздоровится, — объявил я.
На какое-то время все застыли. Мне казалось, что я слышу, как с трудом проворачиваются шарики в головах моих «оппонентов». А потом все вышло само собой.
Меченый, тот, с которым я столкнулся на лестнице, неожиданно рванулся вперед, попытавшись выбить револьвер у меня из руки. Я крутанулся и выставил его между собой и тремя бандитами, словно живой щит. Пули ударили в спину бандита. Я же тем временем выстрелил в стоявшего сбоку еврейчика.
Тот даже не успел пистолет свой поднять. Охнул и начал сползать по стене, оставляя кровавый след.
Грохот выстрелов стих, у бандитов патроны закончились. Тогда я отшвырнул в их сторону свой живой (а теперь уже мертвый) щит, ну а дальше…
Мне хватило трех выстрелов и, слава богу, трофейный револьвер не дал осечки. После я нагнулся над связанным мужчиной.
— Как вы? — поинтересовался я, сдирая веревки.
— Должен поблагодарить вас, и представиться, я…
— Все потом, — оборвал его я. Сейчас было не до сантиментов. В дверь квартиры уже стучали. —Сейчас здесь будет патруль, — я сунул в трясущуюся руку мужчине пистолет, выпавший из руки еврейчика. — Соберитесь! Вам сейчас придется побыть героем. Тут через минуту будет патруль. Расскажите им про налетчиков и все такое, вот только обо мне не слова. Вы сами, освободившись, перестреляли негодяев.
Мужчина только и смог, трясясь, кивнуть. Я встал, еще раз оглядел побоище. Нет, не тянул этот трясущийся бородатый человек на полу на стрелка-героя.
— Вы поняли, меня тут не было!
Подхватив свой вещмешок и револьвер Меченого, я помчался по квартире, пытаясь отыскать потайной уголок. Ничего! Ну не в шкаф же прятаться, словно любовник-неудачник! Потом внимание мое привлекло окно в одной из дальних комнат. Оно выходило на крышу соседнего здания, которое было много ниже. То что нужно!
А в дверь уже ломились. Вот-вот и она слетит с петель.
Я рывком, раздирая газеты, которыми заклеили щели, распахнул окно, выскочил на крышу, потом осторожно прикрыл окно за собой, и, сделав несколько шагов, притаился за трубой. Еще было достаточно светло, и не стоило разгуливать по крышам, чтобы не привлечь к себе внимания.
Я решил переждать и, с наступлением темноты, пробраться во дворец Юсупова, а пока… Присев на выступ трубы, я пересчитал боеприпасы. Шесть патронов. Я перезарядил револьверы, так чтобы теперь в каждом было по три патрона. Теперь я чувствовал себя более уверенно. Не то, чтобы я был вооружен, но…
В квартире, которую я только что покинул, раздались выстрелы, потом оттуда донеслись истошные женские крики, но я не реагировал. Как говорится, это была не моя песня. Пусть профессор, или как его там, решает свои проблемы сам. Один раз я уже ему помог, а с местными властями пусть сам разбирается. В конце концов, у меня была своя миссия, много важнее, чем спасение какого-то Троицкого.