Луна над горой

Юань Цань вновь приказал спутнику записывать. Вот каковы были стихи:

Только мечтой ведомы, а не тревогой,
Шли мы когда-то с другом одной дорогой.
Я, возомнив, что путь отыщу кратчайший,
С торной сойдя тропы, очутился в чаще.
Друг мой достиг почета, живет богато,
Я растерял и то, что имел когда-то.
Тщетно взываю ночью к луне над пиком –
Песни мои обернулись звериным рыком.

Лунный свет уже совсем побледнел, а землю покрыли блестки росы; гулявший меж деревьями прохладный ветер говорил о том, что рассвет близок. Все присутствовавшие успели забыть о странности происходящего и искренне сокрушались о несчастной доле поэта. Ли Чжэн продолжал:

– Я сказал, что не знаю, почему меня постигла такая участь, но если подумать, то это неправда. Причины мне известны. Когда я был человеком, я старательно избегал других людей. Меня называли заносчивым и высокомерным. Никто не понимал, что причина такого поведения – в моей застенчивости. Конечно, я гордился тем, что на родине мне прочат большое будущее. Но то была гордость, смешанная с робостью. Так же и с поэзией: я мечтал прославиться, но никогда не пытался ни найти учителя, ни сойтись ближе с другими поэтами, чтобы отточить свое мастерство. Но и признать себя человеком обычным, не наделенным великим даром, тоже было ниже моего достоинства. И вновь – причина крылась в той самой робкой гордости и высокомерной застенчивости. Я будто держал в руке неограненный камень и боялся его огранить – вдруг он окажется пустышкой? – и в то же время не решался отбросить, как обычный кусок черепицы, льстя себе надеждой, что он все-таки драгоценный. Чем дальше, тем больше я отдалялся от мира, избегая людей; обида и страх подливали масла в огонь, а замешанная на робости гордость росла и становилась все непомернее. Говорят, каждый человек – укротитель, а зверь, которого он укрощает, – его собственная натура. В таком случае моим зверем было высокомерное самоуничижение. Подобно тигру, оно пожирало меня: мучило моих жену и детей, отталкивало друзей – и в конце концов я стал снаружи таким, каким давно был внутри. Теперь, оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, что впустую растратил тот небольшой талант, которым обладал. Я повторял чужие слова: жизнь слишком длинна, чтобы не делать ничего, но слишком коротка, чтобы сделать что-то стоящее. На самом же деле мной владели трусость – я боялся, что раскроется мой недостаток таланта, – и лень – я не желал прилагать усилия, чтобы чего-то добиться. Многие поэты, от природы одаренные куда меньше, чем я, стали великими потому, что посвятили жизнь неустанному самосовершенствованию. Став тигром, я наконец понял это – и душу мою снедает жгучее сожаление об упущенном. Жить как человек я больше не смогу. А значит, даже если теперь я сложу великое стихотворение – как сделать так, чтобы о нем узнали? К тому же, что ни день, во мне все больше и больше звериного. Что мне делать? Что делать с мыслями о прошлой жизни, проведенной напрасно? Порой я не в силах терпеть эту муку. В такие моменты я взбираюсь на утес на вершине горы и реву, глядя в небо – пытаясь избыть печаль, сжигающую мне сердце. Там я был и вчера. Как бы мне хотелось, чтобы кто-то понял мою боль! Но звери, услышав мой рев, разбегаются в страхе. Всё вокруг – горы, деревья, луна, роса – видит лишь обезумевшего от ярости тигра. Сколько бы я ни прыгал и ни катался по земле – им невдомек, что я испытываю. Никто не понимал меня и тогда, когда я был человеком, – не ведал, как уязвима моя душа. Шерсть моя мокра – но это не роса…

Начинало светать. Откуда-то из-за деревьев печально протрубил рожок, возвещая зарю.

– Нам пора попрощаться, – продолжал Ли Чжэн. – Скоро мной вновь овладеет безумие, и я стану тигром. Но прежде чем мы расстанемся – у меня есть еще одна просьба. Позаботься о моей семье. Они по-прежнему живут в Голюэ и о постигшей меня участи ничего не знают. Когда вернешься с юга, скажи им, что я умер! Только умоляю, не рассказывай о том, что слышал и видел сегодня. И – быть может, я прошу слишком многого, – но, надеюсь, ты позаботишься о них и не допустишь, чтобы они умерли где-нибудь у дороги от голода и холода. Хоть я никогда и не смогу отплатить тебе за твою доброту…

Вслед за этими словами из зарослей послышались громкие рыдания. Юань Цань тоже прослезился и поспешил заверить Ли Чжэна, что выполнит его просьбу. Тот, однако, вновь сменил тон и заговорил со знакомым насмешливым самоуничижением:

– По правде говоря, будь я и в самом деле человеком, я попросил бы об этом в первую очередь. Но нет, я подумал о своих жалких поэтических потугах прежде, чем о голодных детях! Воистину, такой человек заслуживает того, чтобы превратиться в зверя…