Ранняя луна уже взошла. Застигнув хунну врасплох, примерно две трети отряда вырвалось на широкую равнину. Там, однако, их немедленно атаковала конница. Большинство ханьских пехотинцев погибли или были захвачены в плен, но нескольким дюжинам удалось в суматохе битвы завладеть лошадьми варваров; отчаянно их нахлестывая, ханьцы во весь опор поскакали в сторону границы.
Ли Лин прикинул количество тех, кто сумел оторваться от преследования и скрыться на белеющих сквозь ночной сумрак песчаных просторах. По его расчетам получалось не меньше сотни. Он вернулся к выходу из распадка, где до сих пор кипела кровавая битва. Его несколько раз успели ранить, и одежда пропиталась кровью – своей и чужой. Хань Яньнянь, сражавшийся рядом, погиб. После потери ближайшего соратника и бо́льшей части войска мысль о том, чтобы предстать перед императором, казалась невыносимой. Ли Лин поудобнее перехватил копье и бросился обратно, в гущу боя. В темноте трудно было разобрать, где свои, а где чужие. Вдруг лошадь под ним, сраженная шальной стрелой, стала заваливаться вперед. Почти в тот же миг сам Ли Лин, замахнувшийся копьем на варвара перед собой, получил сильный удар по затылку и в беспамятстве соскользнул на землю. Сразу несколько хунну прыгнуло на него, стремясь захватить живым.
Из пятитысячного войска, выступившего на север, два месяца спустя к пограничной заставе вернулось меньше четырехсот человек – изможденных, израненных и лишившихся своего командира. Гонцы очень быстро доставили вести в столицу.
Император У-ди на самом деле был не слишком разгневан. Учитывая, что хунну недавно разбили основную ханьскую армию под командованием Ли Гуанли, было бы неразумно ожидать успехов от небольшого отряда Ли Лина. Кроме того, император считал Ли Лина погибшим. Тем не менее Чэнь Булэ, который ранее привез с севера сообщение, что на границе тихо, а боевой дух войска крепок, и был щедро вознагражден за добрые известия, получил приказ покончить с собой. Все его жалели, но так уж сложились обстоятельства.
Весной следующего, третьего года Тяньхань стало известно: Ли Лин не погиб, а находится в плену. Тут император рассердился по-настоящему. У-ди правил страной уже сорок лет. Самому ему сравнялось шестьдесят, но нрав его к старости ничуть не смягчился – напротив, стал еще более вспыльчивым. Он любил истории о небожителях и бессмертных отшельниках и верил гадателям и шаманам, которые раз за разом его обманывали. Великий император, правивший Поднебесной в пору ее наивысшего могущества, в зрелые годы проникся болезненным интересом к сверхъестественному, к поискам источника вечной жизни – и то, что они не увенчались успехом, стало для него большим ударом. Постепенно от многочисленных разочарований в нем, от природы открытом, развилась крайняя подозрительность к своим же сановникам и придворным. Три главных министра подряд – Ли Цай, Цин Чжай, Чжао Чжоу – были казнены. Их нынешний преемник Гунсунь Хэ так боялся за свою жизнь, что разрыдался перед императором, узнав о своем назначении на пост. С тех пор, как в отставку ушел министр Цзи Ань, человек прямой и решительный, Сына Неба окружали только льстецы и лицемеры.
У-ди созвал высокопоставленных чиновников на совет: что делать с Ли Лином. Самого военачальника, разумеется, в столице не было, но, если признать его виновным, можно наказать его семью, а имущество отобрать в пользу казны. Один из присутствовавших, известный своей жестокостью, успел поднатореть в умении схватывать на лету желания императора и выворачивать уставы и правила в угоду высочайшей воле. Когда его упрекали, говоря, что закону надлежит быть превыше всего, он отвечал: «Если желания прошлых правителей – закон, то желание нынешнего – приказ. Разве может закон идти против воли государя?» Прочие были ему под стать – главный министр Гунсунь Хэ, высший государственный советник Ду Чжоу, распорядитель церемоний Чжао Ди; никто из них, боясь гнева императора, не осмелился бы защищать Ли Лина.
Все громко поносили негодяя за предательство, повторяя, как стыдно им при мысли, что в их рядах обнаружился столь коварный злодей. В каждом поступке Ли Лина они теперь усматривали нечто подозрительное. И высокомерие его кузена Ли Юя, к которому благоволил наследник престола, лишь подливало масла в огонь. Те немногие, кто питал к Ли Лину искреннюю симпатию, предпочитали помалкивать.