– Мужчина не может терпеть позор дважды! – покачал головой Ли Лин. Слова прозвучали совсем тихо и печально – и не потому, что их мог услышать Вэй Люй.
Еще через пять лет, в шестой год правления императора Чжао-ди, летом, Су У, которому, казалось, суждено было умереть в безвестности далеко на севере, вернулся на родину.
Знаменитая история о том, как Сын Неба, охотясь в садах Шанлинь, подстрелил гуся, к лапе которого было привязано написанное на шелке письмо Су У, – это, конечно, выдумка, чтобы заставить шаньюя раскрыть правду про пленного посла. Человек по имени Чан Хуэй, девятнадцать лет назад прибывший вместе с ним к хунну, встретился с очередным ханьским посольством и поведал, что Су У не погиб; он же и посоветовал воспользоваться этой хитростью. Шаньюй немедленно отправил гонцов на берега Байкала, и Су У привезли в ставку.
Ли Лин был потрясен. Вернется Су У на родину или нет, он оставался великим человеком – и неизменно служил для Ли Лина живым упреком. Потрясением было осознать, что Небо наблюдает за ними, – в чем он давно разуверился. Ли Лина охватил трепет. Он по-прежнему не считал себя преступником. И все же Су У с честью выдержал испытание, которого он, Ли Лин, – пусть даже не сделав ничего плохого – не прошел. Теперь о деяниях Су У узнают и в Поднебесной – и это не давало Ли Лину покоя. А страшнее всего была мысль, что нынешнее мучительное чувство в груди – не что иное, как зависть.
Напоследок Ли Лин устроил в честь друга пиршество. Ему так много хотелось сказать… Но в конечном счете все сводилось к объяснению: про задумку, с которой он шел на службу к хунну, про то, что до ее осуществления на родине расправились с его семьей, и про то, что ему стало незачем возвращаться. Он не произнес ни слова: то были бы сетования, лишенные смысла. Но в разгар пира Ли Лин не утерпел, поднялся на ноги и, танцуя, затянул песню:
Голос его дрожал, по щекам катились слезы. «Постыдная слабость!» – упрекал он себя, но сдержаться не мог.
Вскоре Су У, после девятнадцати лет на чужбине, отправился домой.
Сыма Цянь, меж тем, всецело отдался работе.
Отказавшись от собственной жизни, он обрел ее в своих героях. Сам он не открывал больше рта, но, берясь за кисть, блистал красноречием, перевоплощаясь в древнего мудреца и оратора Лу Чжунляня. Он превращался в У Цзысюя[51], требующего, чтобы после самоубийства ему вырвали глаза; в Линь Сянжу[52] – упрекающего царя земли Цинь за недостаточную любезность; в Яньского Даня[53] – в слезах отправляющего Цзин Кэ убить циньского правителя. Описывая достойного, но незаслуженно оклеветанного чиновника Цюй Юаня, Сыма Цянь цитировал большой отрывок из его стихотворения «С камнем в объятиях», которое тот написал, собираясь броситься в воды реки Мило, – и был почти уверен, что эти строки – его собственные.
Четырнадцать лет прошло с тех пор, как он начал работу над рукописью, и восемь – со времени постигшей его трагедии, оскопления. В ту пору, когда в столице начались гонения на колдунов, а наследник престола Цзюй погиб после неудавшегося мятежа, полный летописный свод, над которым трудились сначала отец, а потом сын, был наконец готов – в полном соответствии с их замыслом. Еще несколько лет потребовалось на вычитывание, исправления и дополнения. К тому моменту, когда работа над «Историческими записками», состоявшими из ста тридцати глав и 526 с половиной тысяч иероглифов, была полностью завершена, к закату подошел и земной путь императора У-ди.
Закончив последнее, семидесятое по счету жизнеописание, посвященное главному придворному историку Сыма Цяню, хронист отложил кисть и замер, склонившись над письменным столом. Из груди вырвался глубокий вздох. Взгляд скользил по деревьям-пагодам в саду, но Сыма Цянь их не видел – как не слышал и стрекота цикад, к которому, казалось, прислушивался: слух давно притупился. Наверное, полагалось радоваться – но внутри ощущалась лишь смутная тревога и одиночество.
Тревога не покидала Сыма Цяня, пока он не представил завершенный труд в высочайшую канцелярию и не совершил приношений на могиле отца. Вслед за этим, однако, его охватило странное безразличие. Силы, душевные и телесные, полностью иссякли – словно у шамана, который падает замертво, когда его тело покидает вселившийся дух. Сыма Цяню едва сравнялось шестьдесят, но теперь он словно разом постарел на десять лет. От него осталась лишь оболочка человека; ни смерть императора У-ди, ни воцарение его преемника не имели более значения для того, кто когда-то был главным придворным историком.
51
Военачальник и государственный деятель царства У (V–IV в. до н. э.). Поссорившись с правителем У, предрек гибель царства и велел, чтобы его глаза после смерти прибили над воротами столицы, где он сможет увидеть приход захватчиков.
52
Военачальник и сановник царства Чжао (ок. III в. до н. э.) Сумел воспротивиться царю земли Цинь, который пытался выманить у Чжао священный нефритовый диск, пообещав за него пятнадцать городов.
53
Наследник княжества Янь, III в. до н. э. Подослал наемного убийцу к правителю царства Цинь, чтобы спасти свое государство от захвата. Покушение оказалось неудачным.