Первым, кого посетил Уцзин, был даос по имени Хэй Луань[59], самый известный в то время волшебник. Жилище свое он построил в неглубоком месте реки, нагромоздив там валуны. Над входом красовалась табличка «Пещера луны и трех звезд». Хозяин обладал телом человека и рыбьей головой; про него говорили, будто он умеет исчезать и появляться по собственной воле, вызывать зимой грозу, а летом снег, заставлять птиц ходить по земле, а зверей – летать.
Уцзин служил у Хэй Луаня три месяца. К волшебству он был равнодушен, но верил: если уж мастер овладел этим умением, то, верно, он и правда мудрец, постигший тайны Вселенной, – а значит, и с его, Уцзина, недугом справится. Увы, итогом стало лишь разочарование. И сам Хэй Луань, восседавший на спине гигантской черепахи в глубине пещеры, и несколько десятков учеников, всегда толпившихся вокруг него, только и говорили, что о невероятном и поражающем воображение искусстве магии – а также о том, как использовать его в практических целях, чтобы, например, отводить глаза врагам или отыскивать сокровища. Никого не интересовали бесплодные рассуждения Уцзина. В конце концов его, осыпав насмешками, выгнали из Пещеры луны и трех звезд.
Дальше Уцзин направился к престарелому демону-креветке по имени Ша Хон – Песчаная Радуга. Согнутый, как лук, отшельник жил, наполовину зарывшись в песок на дне реки. Уцзин прослужил три месяца и у него, выполняя все поручения и одновременно познавая тайны философии. Пока он разминал скрюченному отшельнику спину, тот с видом самым глубокомысленным вещал:
– Весь мир – пустота. Что в нем хорошего? Только одно: рано или поздно ему придет конец. Тут и думать не надо. Достаточно глянуть по сторонам: непостоянство, тревога, тоска, страх, разочарование, борьба, усталость… Мы – потерянные, слепые, неразумные, запутавшиеся, – бредем, сами не зная куда. Наша жизнь – единственный миг в настоящем, который исчезает на глазах, обращаясь в прошлое. И следующий, и тот, что за ним, – словно песок под ногами путника, карабкающегося по дюнам. Где же отдохновение? У нас нет выбора, кроме как брести дальше, ведь если мы остановимся, то упадем. Такова наша жизнь. Счастье? Ложь, не имеющая отношения к действительности, – напрасная надежда, которую мы выдумали сами…
Увидев обеспокоенный взгляд Уцзина, отшельник добавил, словно желая его утешить:
– Да вы, юноша, не тревожьтесь. Те, кого сметет волна, утонут, но тот, кто оседлает ее, останется невредим. Можно преодолеть взлеты и падения и достичь нерушимости и неизменности. Древние мудрецы умели подняться над добром и злом, отрекшись от себя и всего сущего, и выйти из круга смертей и рождений. Однако если вы думаете, что за его пределами вас ждет наслаждение, то глубоко ошибаетесь. Да, там нет страданий, но – в отличие от обычной жизни – нет и радостей. Ни вкуса, ни цвета – все пресно, как воск или песок.
Тут Уцзин скромно возразил: он желал бы узнать не о том, как достигнуть счастья или состояния неизменности, а о смысле существования – себя и мира. Отшельник уставился на него слезящимися глазами:
– Себя? Мира? Неужто вы верите в какой-то объективный мир за пределами сознания? То, что так называют, – иллюзия, отражение нашего «я» во времени и пространстве. Исчезнет «я», исчезнет и мир. Воображать, будто он останется после нашей смерти – весьма распространенная, но грубая ошибка! Напротив, если исчезнет мир, сохранится «я», не поддающееся ни познанию, ни определению.
Ровно через три месяца после того, как Уцзин поступил к нему на службу, отшельник, уже несколько дней страдавший от поноса и сильнейших болей в животе, поутру преставился – радуясь, что своей смертью разрушит объективный мир, где на его долю выпал столь мучительный и неприглядный недуг…
Уцзин тщательно исполнил погребальные ритуалы и со слезами на глазах вновь двинулся в путь.
Про следующего мудреца говорили: он все время спит в позе для медитации и просыпается только раз в пятьдесят дней. Сны он считал реальностью, а краткие периоды бодрствования – сном. Как и следовало ожидать, Уцзин, проделав долгий путь, застал мудреца спящим. В жилище на дне самой глубокой расселины в реке Сыпучих песков почти не проникал свет, так что хозяина поначалу было трудно разглядеть. Постепенно глаза Уцзина привыкли к сумраку, и во тьме проступила фигура монаха, сидящего в позе лотоса. Снаружи не доносилось ни звука. Даже рыбы редко сюда заплывали. Уцзину ничего не оставалось, кроме как усесться перед мастером медитации и тоже попытаться уснуть. От непроницаемой тишины вскоре зазвенело в ушах.
59
Имя отсылает к древнему даосскому трактату «Ле-цзы» (V в. до н. э.), где упоминается воин по имени Вэй Хэйлуань, неуязвимый для обычного оружия. Одновременно словосочетание имеет пародийную, юмористическую окраску, поскольку буквально может быть переведено как «черное яйцо».