Так прошло четыре дня. Наконец мудрец открыл глаза. Уцзин поспешил вскочить и поклониться, но тот лишь моргал, словно не видя никого перед собой. Помолчав немного, Уцзин робко заговорил:
– Учитель, простите мое вторжение, но я хотел бы спросить… Что такое «я»?
– Ах ты, бессмысленный болван! – заорал мудрец и с размаху огрел его по голове палкой.
Уцзин вздрогнул, но, усевшись и подождав еще, с опаской повторил вопрос. На этот раз удара не последовало. Мудрец, совершенно неподвижный, ответил, будто во сне, шевеля одними лишь полными губами:
– Тот, кто страдает от голода, если долго не ест. Тот, кто мерзнет от холода зимой. Это и есть ты. – Он захлопнул рот и некоторое время смотрел на Уцзина, потом вновь смежил веки.
Дни шли и шли. Уцзин терпеливо ждал. Наконец хозяин очнулся и, увидев его напротив, поинтересовался:
– Ты еще здесь?
Уцзин смиренно ответствовал, что ждет уже пятьдесят дней.
– Пятьдесят? – Мудрец, устремив на него отсутствующий взгляд сонных глаз, опять замолчал на несколько часов. В конце концов полные губы шевельнулись:
– Тот, кто не знает, что единственная мера времени – его собственные ощущения, просто дурак. Говорят, люди придумали прибор, чтобы измерять время, – наверняка он станет причиной великих заблуждений. В действительности жизнь одинаково длинна – хоть для дерева, хоть для цветка-однодневки. Время – лишь уловка нашего сознания.
Мудрец закрыл глаза. Зная, что откроются они только через пятьдесят дней, Уцзин почтительно поклонился и побрел дальше.
– Бойтесь! Трепещите! Веруйте в Бога! – выкрикивал юноша, стоя на самом оживленном перекрестке в реке Сыпучих песков. – Помните: наша жизнь затеряна в бескрайнем море прошлого и будущего. Мы живем на крохотном островке, вокруг которого бесконечность, непонятная нам и ничего не знающая о нас. Кто не трепещет, сознавая собственную малость? Все мы – смертники, закованные в цепи. Каждую секунду кого-то казнят на наших глазах, пока мы безнадежно ожидаем своей очереди. Приближается и ваш час. Как вы проведете отпущенное время? В пьянстве и самообмане? Несчастные трусы! Неужто так и будете жить, раздуваясь от тщеславия и веря в непогрешимость своего жалкого разума? О, высокомерные невежды! Вы с вашим хваленым умом не решаете даже, когда вам чихнуть!
На бледном лице проповедника проступал яркий румянец, голос охрип от выкрикиваемых упреков. Откуда в этом создании с благородным, по-женски изящным обликом столько ярости? Уцзин с удивлением вглядывался в прекрасные глаза, в которых горел огонь. Их взгляд, будто стрела с пылающим наконечником, зажег пламя в его собственной груди.
– Мы можем только любить Бога и презирать себя. Мы – лишь части целого. Непростительное самодовольство – мнить себя отдельными, независимыми сущностями. Признайте высшую волю и живите ради того, что больше вас. Кто склоняется перед Богом, становится с ним един!
Уцзину казалось, что он и правда слышит голос высшего существа. Но одновременно он понимал: в речах этих нет ответов на его вопросы. А ведь даже самое лучшее средство от прыщей не поможет тому, кто страдает перемежающейся лихорадкой.
Неподалеку от перекрестка, на обочине, Уцзин увидел безобразного нищего. Природа обошлась с беднягой воистину немилосердно: огромный горб вздымался так высоко, что все органы, прикрепленные к позвоночнику, явно оказались не там, где положено; голова свисала ниже плеч, подбородком едва не касаясь пупка. Спину покрывали красные, воспаленные язвы. Уцзин не удержался от вздоха, как вдруг скрюченный оборванец, который не мог свободно повернуть голову, поднял на него мутные красные глазки и ухмыльнулся, обнажив длинный передний зуб – единственный во рту. Размахивая неестественно задранными руками, он подобрался поближе к Уцзину и, глядя исподлобья, заговорил:
– Очень самонадеянно с вашей стороны жалеть меня, молодой человек. Думаете, я заслуживаю жалости? Скорее уж вы сами ее заслуживаете. Воображаете, будто я обижен на Создателя из-за того, что уродился таким? Ничего подобного! Напротив, я возношу ему хвалы – ведь он подарил мне столь необычную форму. Предвкушаю, какой еще вид примет мое тело. Если левый локоть станет петухом, я заставлю его кукарекать, возвещая рассвет. Если правый локоть превратится в лук, застрелю из него сову, чтобы зажарить на ужин. Если ягодицы мои станут колесами, а душа – лошадью, у меня будет лучший в мире экипаж. Что скажете? Удивляетесь, небось? Меня зовут Носильщик, и у меня трое друзей – Приносящий жертвы, Пахарь и Приходящий[60]. Мы все – ученики мудреца Нюйюй-ши[61] и, когда преодолеем форму вещей и перейдем границу, за которой нет жизни и смерти, то станем неуязвимы ни для воды, ни для огня, и уснем без сновидений, чтобы проснуться без печали. Как раз на днях мы вчетвером смеялись: небытие для нас голова, жизнь – хребет, смерть – задница, ха-ха-ха!
60
Отсылка к даосской книге притч «Чжуан-цзы» (ок. 300 г. до н. э.) – речь нищего является пересказом эпизода из главы 6 («Высший учитель»), где упоминаются те же персонажи.
61
В главе 6 «Чжуан-цзы» встречается персонаж, глубоко познавший даосское учение, который в русском переводе называется Одинокой Женщиной, или, по-китайски, Нюй Юй. В данном эпизоде очевидна отсылка к «Чжуан-цзы», однако, судя по дальнейшему описанию, учитель Нюйюй-ши женщиной не является.