Он заметил, что в глазах барышни Ян что-то блеснуло. Перепугавшись, он торопливо снял очки, протёр их, вновь нацепил на переносицу и стал разглядывать портрет, пытаясь обнаружить, что таится в этих прекрасных очах. Но прекрасные очи опять были безжизненны.
Чжичжи был уверен: барышня Ян только что действительно плакала, в этом не могло быть сомнений.
Поймав себя на этой мысли, он в тревоге вышел из комнаты, какое-то время метался между кухней, уборной и огородом, а потом вернулся к фотоснимку и с дрожью в голосе спросил:
— Почему ты плачешь?
Барышня Ян по-прежнему была абсолютно неподвижной.
— Ты всё-таки человек или призрак?
Она, как и прежде, хранила молчание. Казалось, он теперь видел отчётливее, что в её глазах и правда стоят слёзы. Затаённая боль? Или болезнь? Или тягостное воспоминание? Чжичжи погладил глянцевое личико. Отыскав немного риса, он приклеил с его помощью недостающую часть фотографии. Считай, вернул женщине руку. С первыми лучами разгорающейся вечерней зари по лицу девушки, казалось, разлился румянец, а уголки рта тронула лёгкая благодарная улыбка.
Постепенно вечерело. Оконная бумага хлопала от ветра. Опасаясь, что барышня Ян может простыть, Чжичжи вбил над фотографией два бамбуковых гвоздя и подвесил на них ватник, пытаясь таким образом немного согреть снимок. Глубоко за полночь он просто сорвал фотографию со стены и положил к себе под подушку.
Вскоре после этого случая остальные стали замечать, что «этот близорукий» несколько чудаковат. Работал он с особым усердием да ещё вечно чему-то радовался. Ходил за водой, взвалив на плечи два огромных ведра, при этом иногда драл горло, распевая народные песни ни в склад ни в лад. Он начал старательно стирать одежду, регулярно купаться, мыть руки. Неизвестно, когда тёмная плёнка грязи на тыльной стороне его рук наконец оттёрлась. Даже заплатки на его одежде теперь были аккуратными. Зайдя в его комнату, каждый мог убедиться, что под кроватью больше не валяются стебли соломы, а в углу, где сложены большие и маленькие чаны для маринования, нет паутины. На его столе появились мыльница, круглое зеркальце и даже свежесрезанные цветы.
— Великий министр Сюн заделался модником. Видно, тоже надумал жениться, а? Ха-ха-ха! — Секретарь Хуан считал, что всё это весьма забавно.
Чжичжи словно не слышал этих слов. Он продолжал чинить одежду, зажав в пальцах иголку с ниткой; обнажённая спина изогнута, словно лук; каждый позвонок отчётливо просматривается.
— Это сестричка Сы поёт? — Секретарь Хуан навострил уши. Обойдя старый дом кругом внутри и снаружи, он вновь вернулся на кухню. — Странно, я отчётливо слышал пение. Как так? Только что пели, а сейчас вновь тишина… Эй, ты что, оглох?
Чжичжи по-прежнему не поднимал головы и не обращал на него никакого внимания.
Секретарь Хуан часто болтался на кухне. Время от времени он тушил говядину, иногда варил лапшу, а порой приходил одолжить немного соевого соуса. С каждым его визитом количество свиного жира или чайного масла в масляном баке заметно сокращалось. Чжичжи, на дух не переносящий «крыс», которые спекулируют маслом, дважды шептался об этом с бухгалтером и главой сельской общины. Немудрено, что секретарь Хуан его недолюбливал и постоянно поручал ему убирать туалеты или чистить колодец. В тот день, послав Чжичжи почистить обувь и постирать носки бухгалтера Лю, он отправился в комнату повара поискать ключ от кухонного буфета. Не иначе как имел планы на соевый соус или свиной жир, спрятанные там. Быстро порывшись на столе и осмотрев кровать, он вдруг неожиданно обнаружил большую фотографию под соломенной циновкой. Эй, разве эго не та потаскушка? Не та американская шпионка?