Эта женщина постоянно бросала на меня свирепые взгляды, то обвиняя сиделку в том, что та съела её свинину, то ругая нас за то, что мы не покупаем ей мясо, что мы сговорились и хотим заморить её голодом. Я купил пять будильников, но по-прежнему не был уверен, что смогу вовремя помочь ей справить нужду. В квартире постоянно стоял резкий зловонный запах мочи, из-за которого сиделки одна за другой в панике увольнялись. А ведь нанять сиделку было теперь непросто. У дверей агентства домашних услуг было черным-черно от толпившихся женщин, которые беспрерывно узнавали друг у друга, в какой магазин сейчас ищут работников, сколько платят за переработку после восьмичасового рабочего дня. Окунувшись в эту многоголосую волну, я чувствовал себя попрошайкой, без стыда и совести прикидывающим содержимое их кошелька.
Не знаю почему, но, как только наступило утро, я тут же постучался в дверь Лао Хэй. Высунув голову, она заморгала:
— Уже стемнело? А я ещё не поужинала.
Из-за двери вырывались бешеные звуки ударной музыки.
Услышав столь странное утреннее приветствие, я немного опешил. А увидев на стене японскую саблю и старую каску, лишь растерянно промолчал.
— Ту кассету с народными песнями я одолжил, но забыл дома, — попытался я найти тему для разговора.
Она швырнула на стол половину холодной пампушки.
— Чего такого выдающегося находят в этом очкарике Цяо? Мы с ним несовместимы!
— А для чего тебе народные песни?
— Странно, под кроватью всё время что-то стучит.
— Тебе бы следовало сделать здесь ремонт.
— Ты умеешь чинить стиральные машины? Моя постоянно не заливает воду.
Я бросил взгляд под кровать — не считая нескольких рамок от картин и пары грязных мужских носков, там было совершенно пусто.
Мы перекинулись ещё парой фраз, но они не стыковались друг с другом и смысл их остался непонятым. Я поспешил вернуться домой.
Мне нужно было придумать иное решение проблемы. От одного дальнего родственника я узнал, что Чжэнь Сюй — это названая сестрёнка тётушки, с которой они породнились несколько десятков лет назад, и что она до сих пор живёт в тех краях. Я предложил жене попробовать отправить тётушку к Чжэнь Сюй. Такой расклад при определённом рассмотрении выглядел неплохим. Подобно опавшему листу вернуться к корням — разве это не заветное желание всех стариков? А свежий деревенский воздух и вода разве не способствуют быстрому выздоровлению и восстановлению? Разве сельское жилище не более просторно и помощников там не больше? Мы смогли найти много аргументов, чтобы уверить самих себя, будто эта задумка благородна по своей сути.
Почистив яблоко, я отдал его соседским детям, проходившим мимо нашей двери. Не знаю, отчего в глазах их родителей отразилось изумление, — может быть, мой великодушный порыв оказался слишком внезапным?
Конечно, я никогда не виделся с тётей Чжэнь, даже не встречал людей из её деревни. В моём воображении родные края представлялись чем-то очень далёким, до них было примерно как до луны; я даже сомневался, то же ли солнце им светит, что и нам.
Из деревни пришёл ответ, а затем приехали двое тётиных сыновей, погрузили тётушку на кушетку, привязанную к паре бамбуковых коромысел, и унесли. Тётушка, размазывая слёзы и сопли, не хотела уезжать, она ругалась, что у меня нет совести, что я задумал продать её работорговцам. Спасибо этим ругательствам, моё наполненное скорбью сердце вмиг стало равнодушным и непреклонным.
Ты специально обрушила на меня эту брань? Ты намеренно охладила и ожесточила моё сердце, чтобы я отрёкся от своей заботы о тебе? Тётушка, зачем же тебе это понадобилось — отнимать у меня последние остатки привязанности?
Спрятавшись в туалете, я вволю выплакался.
Позже я услышал, что на родине тётушке жилось совсем неплохо.
А мы всё реже и реже упоминали её в разговорах.
Я был очень благодарен тёте Чжэнь, этой появившейся из ниоткуда матушке. Я не знал, когда и по какой причине они с тётушкой связали себя узами родства. Скрывалась ли за этим какая-то захватывающая история? Точно так же я не знал, почему на родине говорили, что нашим предком был паук, и почему у всех тамошних женщин в имени есть иероглиф «сюй», да и в повседневной жизни, обращаясь к женщинам, они тоже говорят «сюй», не делая никаких различий. Некоторые учёные относят это явление к отпечаткам древности, оставленным в системе языка, но во мне оно вызывает молчаливое удивление и сомнение.